3/IV. Погода та же. Мир литературы и искусства всколыхнулся. Мне кажется, что всё это -- и "нигилизм" молодых авторов и художников, и их политическое двурушничество, и их наплевательство к "отцам", нашедшее своё выражение в крайних формах в предательстве Родины -- всё это результат "разоблачения культа личности". Первым непосредственным регалием этого деяния в сфере международной были события в Венгрии (и эта нить, крутя и петляя, привела к напряжённым отношениям в международном рабочем и коммунистическом движении), а внутри страны оказала растлевающее влияние на сознание молодёжи, явилось по сущности своей идеологической диверсией. Устранять, ликвидировать последствия этой диверсии придётся долго, тяжко. Сознание людей -- главное в строительстве нового общества, а оно у молодёжи отравлено, и нужно будет много труда на его излечение. Думается, что писатели-старики это осознают, но не могут открыто сказать о первопричинах, породивших такое положение, и говорят "обиняками", и пример этому, по-моему, речь Соболева на открытии Пленума Союза писателей РСФСР.
И, наконец, последние сценки, связанные с Гущиным. Маленькая комнатёнка - "кабинет председателя", как уважительно её называют счетоводы. В ней столик Гущина, к нему приткнут столик Тельнова -- секретаря партбюро. Накануне Иван Матвеевич отправил в пятую бригаду очищенные семена гороха. Женщину, сопровождавшую эти семена, встретили там неприветливо. Мешка два-три гороха пропало. И вот Гущин вызвал бригадира пятой Андрея Ильича Соложенцева. И вот Соложенцев стоит в комнатёнке. Это очень солидный мужчина. Высокий рост его скрадывает толщина, и он, кажется ниже, чем есть. Жиром налитое лицо почти круглое, только широкие мощные скулы как бы подпирают топырящиеся уши, выглядывающие из-под ушанки. Выпирающие, обветренные до сизого отлива щёки не дают глазам открыто смотреть на мир, и они выглядывают из узеньких щелочек. "Грузен, ох, грузен", - думаю я. Гущин начинает отчитывать: "О чём ты думаешь!? Тебе, видно, наплевать на семена! Ты думаешь: "Сеять начнём, председатель всё равно привезёт". А считал ты, во сколько это встанет хозяйству? Трактор в грязи рвать". Андрей Ильич моргает глазами, гладит пухлыми пальцами замусоленный полушубок. "120 часов жизни осталось, - ещё более повышает голос Иван Матвеевич, - понимаешь ты это или нет? Почему семена не возишь?". "Иван Матвеевич, - скромно начинает бригадир, - трактора-то ваши...". "Наши, наши..., - язвительно передразнивает Гущин, - а ты спросил? Ты побеспокоился? А? А как ты встретил, когда тебе мы, понимаешь мы, - Гущин на этом слове делает ударение и выжидающе осматривает всех, - когда мы тебе привезли горох? Какая же у тебя бессовестная душа", - вдруг мирным голосом заключает Гущин. Бригадир пользуется паузой: "Подумаешь, семена, - искоса с опаской взглянув на Ивана Матвеевича, бормочет он, - в любое время перевезём". Это как спичка в порох. "Как ты будешь возить! -- взрывается Гущин. -- Ты думаешь, я тебя ждать буду? Тут же два моста до бригады, а один я уже дал указание разобрать. Мост тебя, бездельника, будет ждать, пока ты повернёшься, а вода его разнесёт в щепки? Дурее себя хочешь найти?". Густая краска ползёт и на без того побагровевшее лицо Соложенцева. "Глотай, глотай пилюли, - вдруг со злостью говорит Иван Матвеевич, - глотай, - ещё раз с горькой издёвкой в голосе повторяет он. -- Вытягивай шею и глотай горькие пилюли!". При этих словах Иван Матвеевич неожиданно сам вытягивает полную шею и крутит головой, на его лице появляется страдальческое выражение, как будто это он сам вот в эту минуту пытается протолкнуть в горло горчайшие пилюли. У бригадира в глазах появляется лукавый огонёк. "Мы с тобой Андрей Ильич ровесники, - успокаиваясь, заканчивает Гущин, - ты должен понимать, что к чему. И чтоб сегодня, - слышишь? -- чтоб сегодня семена все были перевезены". "Ладно", - вздыхает бригадир. "Ты знаешь, посевная начинается -- везде о ней думают, беспокоятся. На вагоны и то трафареты ставят "Посевная". А ты, видать, забыл себе на одно место этот трафарет поставить!", - под общий смех заканчивает Иван Матвеевич. Бригадир уходит. Гущин поясняет: "Это у нас называется "ошадурить", ну дать дрына за дело. А Андрей Ильич два раза в председателях колхоза ходил". Для памяти -- впервые встретил Гущина в 1956 году, у деревни Сухатиновки, тогда там впервые делали раздельную уборку. Сидели на лавочке вечером, потом обедали: гречку с молоком холодным.
Свободное копирование
