Это была деревня, когда-то был рыбачий совхоз, но многие уже работали в Ленинграде, на заводах.
Сергей Алексеевич жил в крайнем домике. Он выскочил, когда мы постучали, посмотрел на меня и… заплакал.
Мы пришли уже под вечер; сразу же повалились, усталые, на пол, — спать; сытые, как бы пьяные от сытости — еще бы, гречневая каша со шпротами! — от усталости, от мороза, в тепле… Сергей Алексеевич укрыл меня потеплее, поцеловал и говорит: «Спи, родная, отдыхай».
Наутро он рано убежал в часть, а когда пришел, сказал:
— Ты здесь… Давай я оформлю тебя в нашу часть. Я химик, ты будешь медсестрой, все-таки мы будем вместе.
— Хорошо.
— Но для этого, — сказал он, — нам надо зарегистрировать брак. Иначе я этого сделать не смогу.
На следующее утро мы пошли в ЗАГС. В маленький ЗАГС поселка Рыбачье. С одной стороны очередь, с другой — никакой очереди нет. Вот, говорим, нам брак… Какая-то женщина там заплакала: «Давайте, вам нет очереди, сейчас все с одними только смертями…».
В ЗАГСе лежало несколько умерших; а один лежал в такой позе, что видно было: он умер сидя, окоченел в этой позе, и тогда только его положили на пол.
А эта женщина, плача, говорила: «Ну, хоть кто-нибудь останется жив! Хоть кто-нибудь… Идите, идите! Ведь вы хотите жить вместе уже после войны». И нас зарегистрировали без очереди, дали мне брачное свидетельство и бумагу на обмен паспорта. А Сергей Алексеевич опять побежал в часть (он вообще очень быстро ходил!), чтобы на мое имя подготовили аттестат .
«У меня нет ни матери, ни сестры. Ты — единственный человек, который дорог мне», — сказал он.
Он вернулся под вечер, когда уже темнело. Увидев, как я истомлена, он опять уложил меня спать, а сам сел и долго смотрел в окно. Я же чувствовала ровно столько, сколько может чувствовать бревно, по которому на морозе проехал трактор, когда это бревно занесли в тепло. И Сергей Алексеевич понял это.
Этот человек любил меня не для себя, а для меня. Любил меня ради меня. «Завтра, когда отдохнешь, — отпразднуем нашу свадьбу».
К шести утра он опять ушел в часть. Приходит весь какой-то перевернутый и говорит: «В восемь мы выступаем…».
Конечно, приказ на меня не успел, а аттестат я все же получила.
Он передал нам свой вещмешок, там было две буханки хлеба, консервы рыбные — три банки, тушенка — одна банка, кусок сала с килограмм и плитка шоколада. Наверное, это был его «НЗ»…
В восемь утра было еще темно. Вошел Сергей Алексеевич в танк, захлопнулась дверь. Почти от каждого домика уходил танк. Они взревели все разом, нас осыпало снежной пылью…
И пошли мы с матерью назад в Ленинград. Вещмешок мы сначала тащили по снегу, где снег был чистым, а потом несли его вдвоем — одной нести было не под силу.
Надо было менять паспорт: ведь я была теперь женой старшего лейтенанта Мурашова.
Нева встала. По ней была открыта «ледовая дорога жизни» через Ладожское озеро.
