* * * * *
После одобрения диссертации на НТО-2, меня выпустили на «большой» учёный совет ЦНИИАГ. Сидевшие в мягких креслах первых рядов в большом актовом зале весьма солидные люди мало интересовались моими формулами и графиками. Чемоданов лестно отозвался о моей работе, и Совет проголосовал за представление её к защите. Тут я ещё раз поверил в фантастическую идею о моём переходе в учёное сообщество и начал усиленно готовить всё, что должно было способствовать успеху защиты.
Первой мечтой было просить Цыпкина выступить одним из трёх необходимых официальных оппонентов.
Непосредственно во время защиты трудно суметь разобраться в сущности огромной и сложной работы и дать ей оценку. Мало кто был способен на такое (хотя в ЦНИИАГ, как меня предупредила всезнающая секретарша Совета – такие люди, понимающие суть «с листа» – были).
Цыпкин лучше, чем кто-нибудь иной, был знаком со всеми этапами этой работы. Однако ещё при кандидатской защите он отказался от этой роли. Поэтому я придумал нечто иное. Соискателю кандидатской степени назначается очень важный помощник – научный руководитель, обычно достаточно известный в научных кругах специалист. Докторскую – полагалось делать полностью самостоятельно. Однако разрешалось иметь "научного консультанта". Мне трудно было просить этого человека об участии в моих мелких делах. Преодолев стеснения, всё же обратился к Якову Залмановичу с письмом, где вспоминал о многих советах, помощи и главное – бесчисленных консультациях через его книги. Поэтому я просил его согласия быть научным консультантом моей работы.
Как же счастлив я был, когда, спустя всего неделю, уже держал в руках ответ:
«Уважаемый коллега! Я получил ваше письмо и оглавление диссертации. Я хорошо знаю ваши работы и высоко оцениваю их. Если вы считаете, что указание моего имени как научного консультанта в какой-то мере поможет вам, то у меня нет возражений. Желаю вам успеха. 11 ноября 1974».
И простая по-школьному разборчивая взлетающая к окончанию подпись – «Цыпкин».
В тот момент мне не были понятны какие-то сомневающиеся интонации в письме: «...если вам поможет...». Я не то что «считал», а сразу почувствовал себя на вершине успеха.
На первой странице моего красивого и солидно толстого тома появилась надпись: «Научный консультант Лауреат Ленинской премии, член-корреспондент АН СССР, профессор Я.З. Цыпкин». Мне казалось, что теперь не существует человека, который бы смог сказать – «Нет».
Надо сказать, что определенную долю уверенности добавила мне и дискуссия, развернувшаяся в знаменитой «Литературке» вокруг моей статье «Можно ли жить без денег». Я предлагал платить в магазинах вместо наличных карточкой.
В новогоднем номере за 1973 год на целый разворот поместили статьи журналиста В. Моева и академика Глушкова, обсуждавшие «полуфантастическое письмо в редакцию, которое прислал доцент из Иваново». (Чтобы не уклоняться, потом отдельно расскажу о своих гуманитарных идеях. См. п. 63).
Глушков в то время был исключительно знаменитым учёным-математиком, автором ярких теорий и книг, лауреатом Ленинской и Государственной премий, известным всем деятелем, Героем труда, членом ЦК, вице-президентом украинской академии наук, директором новейшего Института кибернетики в Киеве, ещё и ещё чего-то. Уже то, что он несколько раз повторял фамилию доцента и даже сказал, что «автору делают честь его размышления».
Для раскручивания поддержки, как теперь выражаются, я обратился к нескольким знакомым. Пришло согласие приехать на защиту В.И. Скурихина, моего ещё студенческого руководителя. Он уже был в Киеве зам. директора Института Кибернетики, где директором был тот самый Глушков. Узнав от Скурихина о его бывшем ученике, он заметил в Литературке: «мир тесен». Вышло, что я уместился в этом промежутке между великими. С таким материалом 2-х метровый Скурихин, умевший выступать, был бы мне защитником.
Итак, всё складывалось на редкость благоприятно.
Напечатал рефераты, и секретной почтой они разъехались по заводам на отзывы. Отпечатанные экземпляры диссертации были разосланы 3-м официально назначенным оппонентам.
Все они были известными специалистами.
Одним согласился быть Бродовский.
Второй – оппонент из МВТУ имени Баумана, крупнейшего инженерного центра страны (когда пришёл к нему на кафедру, там, в обычной большой комнате увидел сидящих плечом к плечу человек 40 профессоров, и из одного ряда поднялся навстречу – Заслуженный деятель науки Медведев).
Третьего пригласили из Ленинграда – профессора ВНИИЭМ (электромеханики – как раз по специальности) лауреата Госпремии В.С. Короткова.
Рефераты секретной почтой разъехались по заводам на отзывы.
Оставались считанные недели до защиты.
В сущности, после одобрения Советом сама защита – чисто формальный акт. Случаев отрицательного голосования практически не бывало. Ведь я не был каким-то деятелем или начальником и не мог оказаться на скрещениях борьбы всяких течений и интересов. Уже начали поступать отзывы на мою работу. Все они были положительными.
И вдруг мне объявили – «ЗАЩИТЫ НЕ БУДЕТ!».
Да, так это было. Уже в специально сшитом по такому случаю дорогом костюме я, уверенно улыбаясь приятным знакомым (все кругом как родные), входил в привычные коридоры Центрального института. После обычных приветствий Руднев сказал, что звонил зам. директора, спрашивал обо мне, просил передать, чтобы зашел к нему. «Наверное, что-то по оформлению», – с тенью беспокойства подумал я. Вообще-то крутилось где-то: «Странно, ни разу за всё время предзащитных дел никто из администрации со мной не говорил». Но я гнал от себя такую мысль. Мало ли чего приходит в голову.
Секретарша, опустив глаза в бумаги, пропустила меня в кабинет. Ничем не примечательный человечек обычного чиновничьего вида предложил сесть и без всяких эмоций произнёс:
– Защиты не будет.
– Но в чём дело, могу я знать? – спросил я, придя в себя, невольно подчиняясь бюрократическому тону.
– Опубликовано постановление ЦК КПСС и СМ СССР об изменениях в порядке защит и о создании Спецсоветов. Срок полномочий нашего Совета скоро истекает. Поэтому мы отсылаем работу по месту изготовления. Бесцветный голос, будто зачитал строчку одной из бумаг, разложенных на его канцелярском столе.
Догадываясь, что другого случая не будет, я попытался повлиять на эту машину.
– Видимо, вскоре выйдет разъяснение руководящих органов о том, как быть с работами, уже находящимися в процедуре защиты по действующему Положению. Ведь я не один оказался в таком положении. Прошу подождать и не отсылать мою диссертацию.
– Мы не можем хранить секретную документацию. – Был ответ.
Дней через десять все мои красивые тома диссертаций, пачка рефератов и других бумаг оказались в сейфе спецчасти моего института в Иванове.
Это был нокаут. После счёта «десять!» я, как труп, был вынесен с ринга.
Конечно, кинулся к Чемоданову. Он был замкнут. Наверное, он всё знал и пытался противостоять, но его осадили. Правда, это мои домыслы. Мне он только сказал:
– Боритесь. Я буду на вашей стороне.
Профессор Чемоданов и впоследствии при моих жалобах на всякие препятствия с продвижением в защите отвечал, что, где возможно, поддержит меня. Он всегда был для меня примером русского интеллигента, которому противно беззаконие и преследование евреев. (Таких слов, разумеется, вслух не произносилось.)
Но, как стало всем ясно потом – во всей великой России нашёлся только один человек – Сахаров, который решился на бой против всех и всего за согласие с собственной совестью.
Наверное, поведение Чемоданова было очень смелым.
Но я-то, с кем и как мог бороться? Ведь даже телефонные справочники в этой системе недоступны.
После многих изворотов я добился-таки приёма в ихнем Главке министерства Оборонной промышленности. (Господи, даже таких слов никто тогда и шёпотом не выговаривал). Начальник отдела науки Сидоров, этакий вышколенный господин, вежливо и с любопытством рассматривал меня. Может, впервые увидел человека, пролезшего к ним из гражданского мира. Он выслушал мою историю. Сделал вид, что удивлён. Обещал разобраться.
Потом я звонил с центральной междугородней (заказ на такой номер не принимали, автоматов тогда в городе не было). После десяти попыток узнал его голос. Он опять удивился, опять что-то сказал.
Я понимал – пустое дело. Решал всё бросить. Убегал от себя в леса. Но через неделю снова, набрав горсть монет, крутил телефон. Однако уже никакие мои дальнейшие звонки к нему не доходили.
В конце концов, когда удалось пробиться, выслушав, ответили, что такого Сидорова они не знают.
Временами находило отчаяние и желание всё крушить. Но, ведь, если даже удастся сломать что-то и пробиться в их совет, что меня ожидает? Нет ничего проще, чем завалить соискателя на защите. Предлогов ...и искать не надо – «мало формул», «много формул», «недостаточно обосновано», «нет новизны» и т.п. И тогда уже с этой работой нечего будет делать. Нет, не идут в Совет защищаться посредством ссоры или драки.
И всё-таки в один из особенно острых приступов обиды я написал письмо-жалобу в ВАК (Высшую аттестационную комиссию), которая всё печатала в газетах новое Положение о защитах. В нём утверждалась законная процедура защит. На фоне этого закона то, как поступили со мной, выглядело вопиющим произволом. С этим письмом я отправился к ректору, ибо послать от себя письмо с упоминанием «секретных» организаций было бы самоубийством.
Ректором тогда был Бородулин, с которым вообще-то я был знаком со студенческих спортивных лет. Вроде был неплохой парень. Ну, хитрый и расчётливый, как все баскетболисты. Однако ректор – это уже нечто иное.
Вопреки предположениям, он сказал: «Пиши, я подпишу».
Свободное копирование
