Болезнь и уход мамы

  49.А   Болезнь и уход мамы

 Но внезапно обрушилась на нас беда, заболела мама. Не было никаких особых причин или признаков. Она удобно сидела вечером на кресле перед телевизором. И вдруг... и это уже была не та мама. Рука и нога отказались слушаться, её речь и сознание ограничились.

 Врачи, уколы... Мы взялись за лечение. Но тут новый удар с неожиданной стороны. Ночью маме показалось, что Лёня звонит в дверь, не имея ключа. Она поспешила открыть, слезла с кровати, но ноги...! Упала. Боль. Врач из «Скорой» ткнула пальцем в ногу – «шейка бедра». И сказала в мою сторону, для утешения: «Она долго не пролежит». Через час обезболивающий укол перестал действовать. Мы заметались, как помочь? «Скорая» больше не едет. Больницы, услышав, в чём дело – бросают трубку.

 Вот это началась беда. Оказалось, что может быть жизнь ниже уровня смерти. Помог мне родственник нашего вечного доктора тёти Кати – Александр Алексеевич Пресняков. Через него я обратился к профессору Фишкину. Он распорядился, и утром пришла машина, увезла больную в 7-ю горбольницу.

 Освободившись от работы, я приехал в больницу. Никто не отвечает на вопросы, не пропускают внутрь. Наконец, прошёл. В коридоре против окна на узкой койке лежал человек, который не мог шевельнуться или попросить. Жаркое солнце светило на лицо, которое нельзя было узнать под засохшими следами последствий снотворных уколов.

 Разыскал профессора. Поблагодарил за помощь. Он ответил: «Я как главный травматолог области был обязан». Валентин Израилевич, оказался моим добрым гением и настоящим врачом, он не был согласен терять больного и распорядился об операции. Хотя врачи сомневались в возможности укрепления парализованной ноги. Я спросил, не может ли он сам оперировать в таком необычном случае. Он успокоил меня, что всё объяснил заву отделением, операция стандартная, но главное - период после неё и лучше, если сам хирург будет чувствовать ответственность за своего больного. 10 дней в больнице.

 После операции всё зажило быстро, но она лежала на спине неподвижно. Такому больному надо чаще менять бельё. Принести из дома – нельзя. Выпросить простынку у сестры-хозяйки мне удавалось редко. Войти в корпус тоже не просто. У входа раздевальщица – бог и царь. Кто сунет ей пакет с апельсинами или деньги – тому даст халат. У меня это плохо получалось. Один раз не выдержал (долго добирался, и до лекции оставалось мало времени, да и халат уже имел свой) и прошёл без спроса, сказав, что к больной после операции профессор разрешил. Когда выходил, гардеробщица в лицо мне прошипела:

 – У-у, насиделся.

 Привезли маму домой. Место операции зажило замечательно, но на спине мы с ужасом увидели обширные раны. Нельзя было ей лежать на мокрых простынях. Люди сказали – от этого и погибают лежачие больные. Преодолевая страх, мы с женой вступили в борьбу с грозным приговором, стали профессионалами по уходу. Кварцевый свет, всякие мази...

 С большим трудом, но победили. Мама стала садиться в кресло-каталку, которую помог достать Фишкин. Он пошёл сам со мной на приём к зав. Облздравом. Секретарша не посмела загородить ему дорогу. Он в секунды объяснил начальнице, что для того делал операцию, чтобы человек вернулся к жизни, а не мучился. Фишкин высказывал предположение, что после операции улучшится и общее мамино состояние. Он даже сначала заговаривал об операции на мозге. Но потом оставил эту мысль. А мы были согласны.

 Состояние мамы стало стабильным, она даже согласилась читать книги.

 В частности, Владимира Санина «Семьдесят два градуса ниже нуля» она прочла с видимым интересом. Я написал Санину, что ещё не встречал такой книги, которая бы принесла удовольствие нам взрослым и серьёзным, сыну студенту, любителю модерна, сыну школьнику, не любителю читать вообще, и маме, которая больна и читать раньше не могла. Санин прислал тёплый ответ, рассказал о новых вещах, которые он пишет. (Вскоре пришла печальная весть: судьба зачем-то лишила людей его врачующих книг. Крохотная безжалостная меланома вышла с ноги и за один год утащила со света этого замечательного человека).

 Так продолжалось четыре года.

 Каждый раз, когда я приезжал из командировки, лицо мамы оживлялось, на полминутки глаза её теплели, казалось, она возвращалась к себе. Во всю нашу прежнюю жизнь я не помню, чтобы она проводила время в созерцании или бездействии, всегда что-то готовила, мыла, шила, ухаживала за всеми, навещала больных и знакомых, читала. Когда я, радуясь и надеясь, видя моменты её просветления, говорил, что вот подожди, ты поправишься - она становилась тревожной. Она из последних сил терпела такое существование. И осенью  18 августа 1977 года она тихо ушла от нас. Мама всегда заботилась только о других, всем стремилась помочь. Может, пропустили её в Высшем списке распределения благ, а боль многих досталась ей одной.

 В эти годы меня спасали окрестные леса и поля.

 Я подолгу плутал там пешком или на лыжах. Я понял язык застенчивых берёзок и шелест грустных трав на берегах ручья. Я разговаривал с лосями и заснеженными опушками. Особо заботилась обо мне аллея рослых берёз. Она забирала мои мысли и вела их вдаль и ввысь, в загадочные пространства прозрения истины.

 Дрожь охватывала в предчувствии – вот сей миг откроется абсолютная тайна, которая посвятит меня в смысл всего сущего, сделает жизнь надёжной и ясной. Ещё усилие… ну, ещё чуть-чуть сосредоточиться, вот уже клочьями тумана расступается вечная завеса… но в последний момент затягивает свет лёгкая пелена, она сгущается, и ничего не остаётся, как согласиться ждать следующей встречи.

 Я возвращался домой, и ещё долго во мне звучали тишина, покой и смирение.