К Татарскому проливу от горы Лопатина несет свои воды мощная Тымь. Через село она проходила в высоких берегах. Особенно высоким был правый берег; там за рекой стояли господские дома. В два этажа, высокие, просторные, с парадным и черными подъездами, большими окнами. Все двери были двустворчатыми и распахивались. А на самом берегу, чуть-чуть на взгорочке, стояло здание пересыльной тюрьмы.
К моему времени это уже была школа. Здание мощное, в один очень высокий этаж. Уже не было никакой ограды, но что-то необычное в здании оставалось. От входа и до задней стены – очень большое пространство. Сводчатый потолок, хоть и высокий, создавал какое-то «сторожкое» впечатление. По обе стороны – двери. Когда-то они вели в камеры, но теперь это классы. Двери тяжелые, тоже на две половины: одна закрыта наглухо, вторая работает. В самом помещении класса -казармы -камеры, очень большом, четыре окна – и тоже очень высокие и широкие. Были ли на них раньше решетки, не знаю. В «гражданском звании» – нет. Толщина стен поражала – как в крепости. Коридор (рекреация) окон не имел. Освещение слабое, и хотелось скорее юркнуть в класс.
Когда мы пришли туда с мамой переводиться из другой школы (это было поздней осенью 1946 года) меня удивило, что мостик напротив здания был узенький, хотя и прочный. Но зато через 200 метров – большой высокий мост, где мы ловили мальков. От нашего дома эта школа располагалась достаточно далеко, но все равно я стала учиться там. Школа была и около дома. Это было настоящее школьное здание в два этажа, высокое, деревянное, хорошо видное со всех сторон, с ухоженными дорожками и цветниками. Но мне в ней не пожилось. Посадили меня за последнюю парту. А класс огромный! Окно рядом, да еще сосед по парте оказался словоохотливый. И мы говорили, говорили, а есть учитель или нет, и не видели. А потом начали писать перьевой ручкой, и получалась у меня такая мазня, что и посмотреть стыдно. Меня учительница стыдила. Она учила до этого мою среднюю, старшую по возрасту сестру Татьяну. Та была отличница, перешла из второго в четвертый класс, и мне ставили ее в пример и стыдили, стыдили... Дома включили тяжелую артиллерию: папа со мной говорил, – убедительно, хорошо. Взял слово, что буду стараться. А я вдруг заболела – какая-то детская болезнь. И в конце осени меня повели в другую школу. Вот была радость! А вообще в начальной школе мне как-то не везло. Около нашего дома (это было здание конторы) передняя часть занята «присутствием», а задняя часть, повдоль была отдана под жилье. Это был двухэтажный красивый дом, с парадным крыльцом, широким и красивым коридором, лестницей на второй этаж. А внизу, напротив парадного входа – вход во двор. Во дворе колодец. В жильцах много молодых, офицеры, уже с семьями. Играет ребятня в прятки. И одна девочка, – а нам по 5-7 лет – спряталась. Влезла в ведро над колодцем, и закрутилась, поползла вниз цепь, а девчонка – в ведре. Я взлетела на второй этаж, распахнула дверь их квартиры и четко и кратко сказала, что случилось. А я к этому времени уже пережила свое «Бородино» (на наш огород упал сбитый советский самолет, летчик погиб) и заикалась очень сильно. Но в этот момент – ни запинки, куда делось мое заикание! Отец девочки молнией вниз, вытащил дочь. А людей поднабралось. Решили, что нужно сделать на колодец крышку. Отец девочки мне ничего не сказал, а тут вышла мама и забрала меня домой.
Через два года мы переехали в Александровск. Я оказалась с этой девочкой в одной школе, в одном классе и за одной партой – тоже последней. У нее в косичке лента – алая, широкая, атласная. Я любовалась, завязывала и перезавязывала бант. Учительница заметила, что я отвлекаюсь. Звонок, все вышли на перемену. Начался новый урок и вдруг вопль: «А лента, нету моей ленты!» Учительница велела: «Все смотрите на меня, я узнаю, кто украл!» И смотрит на меня пристально. Я залилась краской, ужас заложил уши, ничего не слышу. И вдруг открылась дверь, и нянечка протягивает в дверь ленту: «Кто потерял?» Учительница взяла бант, отдала моей соседке, а мне ничего не сказала. Мне было стыдно – уже за нее. Как можно так обвинить человека? Но, видно, можно, она пережила...А потом у нас появилась другая учительница. Меня пересадили. Но дружбы со «спасенной» не было. Мы друг друга просто не видели.
Свободное копирование
