Ближе к окончанию школы, примерно в классе девятом, я начал задумываться: «Кем быть?"
Я где-то примерно с пятого класса начал писать стихи в основном общественного направления, но они казались мне слабыми и я понимал, что с таким "багажом" в литературном институте делать нечего.
Ещё в 1945-ом году в пионерском лагере я заразился фотографией, а в 1949-ом году мне родные купили серьёзный фотоаппарат "ФЭД", но если заниматься фотографией, то мне хотелось посвятить себя операторскому искусству, о котором тогда я и понятия не имел, у меня не было даже любительской кинокамеры. Поэтому попасть во Всесоюзный Государственный Институт Кинематографии шансов у меня тоже не было.
Оставался более реальным вариант стать инженером (как ещё в Ворошилове-Уссурийском мне предсказала бабушка, мать Константина Оболонкина). Почему-то хотелось стать именно авиационным инженером. Очевидно такому моему выбору способствовала обстановка в стране и мире. Успехи авиации постоянно освещались в печати: рассказывалось о выполненных нашими лётчиками дальних перелётах, об установлении новых рекордов по скорости полёта, об увеличении "потолка" полёта наших самолётов.
Перед войной часто звучали военно-патриотические песни, прославлявшие нашу советскую авиацию:
Мы рождены чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор.
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца пламенный мотор!
Всё выше, всё выше и выше
Стремим мы полёт наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ!
К старшим классам я почти окончательно определил свою будущую профессию: я буду авиационным инженером! В девятом классе для нас, ребят, как будущих защитников Родины, а тогда просто допризывников, военкомат города организовал проверку нашего здоровья. Результаты медицинской проверки меня потрясли, у меня обнаружили близорукость (-0,5 диоптрии)...
Надо было срочно определить: могу ли я с таким дефектом зрения поступить в институт? Я узнал, что ближайший к Сорокам авиационный институт находится в городе Харькове (ХАИ), нашёл адрес и написал письмо в ХАИ, но получил отрицательный ответ: с таким зрением в институт не принимают... Пришлось писать в Москву в Московский Авиационный Институт (МАИ). Ответ был простой и чёткий: с такой близорукостью в институт принимаем, надо только сдать все экзамены и пройти по конкурсу.
Я успокоился и "нажал" на учёбу. Успешно закончил девятый класс и перешёл в десятый. Кроме учёбы я интересовался волейболом. Волейбольные площадки были и на территории нашей школы и соседней молдавской, играли между собой и с соседями. В то время волейбольный мяч был дефицитным спортивным инвентарём. Произошла неприятная ситуация. Один из двух наших школьных мячей директор школы Малецкий Станислав Ипполитович передал городскому обществу "Динамо". Наше возмущение нашло своё выражение в плакате. Я написал стихи, а Василий Мураховский нарисовал на миллиметровке аквариум, заполненный спиртом, в котором оказался оставшийся мяч. Стихи были простые:
Три года ждали мы мяча
И вот – в восторге рты:
Бежим к мячу вопя, мыча –
Ура! Сбылись мечты!
Но гордый "Он" мячи забрал,
Один дал напоказ,
И то не всем, а выбирал,
Чтоб чёрным не был глаз!
Но не сберёг же от огня
Любимый мячик нам "Он" –
Уж через половину дня
Мяч "сглазило" "Динамо".
Чтоб без царапин сохранить
Оставшийся мячишко,
Решили спиртом мяч залить,
Чтоб не сгнила покрышка!
Этот плакат с моими стихами и художественным изображением мяча в аквариуме на миллиметровке изготовил Василий. Это было 30 апреля, в школе проходил предпервомайский вечер. Плакат аккуратно укрепили в зале. Ребята ознакомились с "произведением", а потом к плакату подошёл сам директор школы, Малецкий.
Он прочёл наше произведение и молча сорвал плакат. На следующий день, Первого Мая, после демонстрации на городском стадионе, директор пригласил к себе в кабинет на "допрос" троих подозреваемых: Михаила Хазина, Геннадия Юрьева и Василия Мураховского. Подпольная группа раскололась быстро. Стоило директору сказать: «Я уверен, что стихи написал Хазин!" Михаил облегчил дальнейшее проведение допроса своим высказыванием: "Я таких плохих стихов не пишу!". Остался только второй поэт, это был я, а известным художником в классе был только Василий. Никаких репрессий против нас не последовало.
Свободное копирование
