12
На фирме мне без всяких просьб выделили пособие. Просто вызвали к главбуху Любови Адамовне и вручили. Как будто знали, что никогда и никому я просительных заявлений писать не стану. И без пособия обошёлся бы, но с таким уважительным сочувствием и пониманием всё было сделано, что мой отказ выглядел бы демонстративным свинством.
Я помнил про вытребованное Леньшиной судебное решение об алиментах, хотя исполнительный лист чёрт знает почему до сих пор не дошёл до фирмы и, соответственно, не исполнялся. Это меня мало колыхало. Раз уж Света сама предпочла именно официальный вариант, как будто демонстративно подчёркивала перед всем светом презрение ко мне и недоверие к моим отцовским чувствам, так пусть сама и шевелится. Я был готов отвечать – и на вопросы, и на запросы. Могли бы договориться, прояви она к тому интерес. Я, в отличие от неё, ни разу не швырнул трубку в ответ на её звонок. Но и сам не рвался решать её собственные проблемы, ею же на свою голову и созданные.
Дмитрий, когда я ушёл от Кузюки, никогда не оставался без моей денежной поддержки, несмотря на естественное отсутствие каких-либо обязывающих меня казённых бумаг. А тут у суда, поди, опять не было денег на почтовые марки – так не могу же я считать эти проблемы своими, поскольку вовсе не я к суду апеллировал. Но от всего, что удавалось поиметь сверх официального заработка, я отстёгивал положенную долю и регулярно бросал её в почтовый ящик Светиных родителей. Долг за восемь месяцев безработицы, то есть, не чинясь (а что там было считать?!), всё начисленное пособие, я положил туда же, как только его, наконец, выплатили. Произошло это не скоро, деньги всё равно обесценились до безобразия, делить там было нечего.
Но теперь случился совершенно другой случай. Деньги, можно сказать, свежие. И считать их пришлось особенно тщательно. Скрупулёзно отделить ровно одну треть от нетрудовых доходов по этой статье было непросто, а я упрямо решил: из этого источника Света получит ни копейкой меньше, нежели причитается. Но и, не нуждаюсь в прощении за крохоборство, ни копейкой больше. Пришлось даже искать монеты. Они давно уже фактически вышли из употребления, однако в ту пору, когда самой мелкой купюрой была сторублёвка, формально считались ещё действующими.
С трудом, но справился. Отзвонил Светлане Анатольевне в банк и, убедившись, что она готова достать конверт из почтового ящика, опустил его туда. И даже постоял, постерёг у подъезда, пока не углядел в ранних сумерках её приближающийся стройный силуэт. Теперь – знать бы, почему? – она до полуночи в банке не задерживалась. Только знать это было уже неинтересно.
Встречаться мне решительно не хотелось. И топтался я у подъезда только ради того, чтобы быть абсолютно уверенным: никакие обстоятельства не помешали моей бывшей жене Светлане Маленькой получить свою законную треть моих побочных, внеплановых доходов: от заводского пособия на погребение Светланы Большой плюс от такого же государственного пособия. С меня, по решению суда, именно столько причиталось от всякого моего дохода. Жульничать в ущерб детям я не мог и не хотел. “Халявные” невеликие деньги особенно тщательно не считал – тем паче, что там и сопутствующие расходы возникали неизбежно: обмывон, делёжка награбленного и проч. Но официальными “гробовыми” обязан был рассчитаться максимально честно. Идеально честно.
А вы, детишки, не смущайтесь такими мелкими мелочами: похоронные денежки что тогда, что потом были невеликими. Даже странно, что ваша мамочка не оскорбилась столь скромным размером поступлений. Поди, просто не знала, жизнелюбка, почём сейчас хоронят.
Свободное копирование
