8
Зачем я вам рассказываю обо всей этой ерунде? Да потому, что не хочу двигаться дальше. Точнее, возвращаться назад, в 96-ой.
Света Большая заболела давно и серьёзно. Серьёзней не бывает. Когда сразу после смерти мамы медсестричка предложила мне забрать несколько оставшихся ампул морфина, а я, по дурости, дёрнулся отказаться, брат Григорий немедленно вразумил:
- Бери. Откуда ты знаешь, что Свете Большой не понадобятся? Где возьмёшь, если позарез нужно будет?
Брат, как всегда, был прав. Хотя ампулы не понадобились. Она, бедняжка, пережила всё, что ей причиталось, не теряя сознания.
И без того куда как солоно было Свете Большой тем страшным високосным летом, но малосольная палья из Заонежья ей очень понравилась. А ещё она даже позволила мне делать нужные ей уколы. Техникой я владел – кроме внутривенных. Ну, за это неумение впору благодарить Господа, а то, глядишь, при наличии запасов морфина недолго и соблазниться… Но оно и не потребовалось, к счастью. Ещё в домашнем детстве, когда моя близорукость стремительно прогрессировала, я вынужден был сам себе ежедневно колоть экстракт алоэ под кожу живота. Поверьте, это очень больно. Мама не только научила, но и доверила – вот и пригодилось теперь умение, многократно испробованное на себе.
Не наркотики, слава Богу, требовались Светлане, а пока только витамины и поддерживающие средства. Я слишком хорошо знал, что чувствует и как выглядит человек, нуждающийся в регулярных инъекциях наркотиков. А она ещё находила в себе силы злорадно хихикать, приспуская трусы:
- Вот ты, Коржов, снова сподобился! Через столько лет получил, наконец, доступ к моей заднице на новом диалектическом витке.
И кормила меня своим несравненным борщом. И поила водкой, когда у меня не было денег даже на самую гадкую, палёную водку. Когда было на что, я носил ей соки и фрукты. А она постоянно внезапно спрашивала: “Коржов, ты где? Ты здесь?” – если я, как это часто случалось, поглощённый своими шкурными, неуместными рядом с ней и её бедой думами, напрочь, сам того не замечая, машинально выпадал из общения. Отключался.
Всю жизнь она называла меня по фамилии, но это ерунда. Почему-то для всех моих женщин я был Коржов, а не Саша и даже не Александр. Не Шурик – и то ладно, этого я бы не перенёс! Важнее и больнее, что всю жизнь она думала и беспокоилась обо мне больше, нежели я о ней. Убеждала Дмитрия А, что отец – всегда отец, даже если ушёл к другой женщине. Сочувствовала мне и, когда возник такой более чем существенный повод для злорадства, понятного в её положении и более чем простительного, она, вместо того, чтобы от души торжествовать, искренне за меня переживала. Как будто это не я её предал. Как будто не заслужил за своё предательство адекватной кары. Как будто моя, во многих глазах почти анекдотичная беда горше и страшнее, нежели её безнадёжная, неизлечимая болезнь.
Свободное копирование
