12
Надо перевести дух и ещё раз оглядеться, прежде чем продолжать. Огляделся и, не усмотрев особых диковин окрест, веду речь дальше.
- У меня не было никаких причин безоговорочно доверять Мохначёву. Но своей жене, матери моих детей, я доверял, как себе. Возможно, больше, чем себе. И любил её больше, чем себя. Наверняка больше, потому что себя я совсем не люблю. Хотя такие вещи не доказываются в судебном процессе, да я и не считаю себя обязанным убеждать вас в этом. Простите за отступление, и возвратимся к фактам.
Я не великий знаток юриспруденции, хоть и решился от безвыходности защищаться самостоятельно. Лучше уж сам, нежели назначенный (навязанный) ни за что не отвечающий и ничем не замотивированный защитник-профессионал с крайне сомнительной репутацией. Однако я знаю, что Н. М. Карамзин писал, к примеру, в своей “Истории…”, что “оскорбитель целомудренной жены по русским законам наказывался наравне с убийцей”.
Сомнения в целомудрии супруги если раньше и посещали меня, то были напрочь рассеяны Светланой – решительно, в самой категорической форме. Как же мне надлежало отнестись к сцене, которую я застал по возвращении домой? На моих глазах, в моём доме, в моей постели совершалось сексуальное насилие над моей женой. У меня не могло быть никакого иного толкования; моим долгом и обязанностью было решительно вмешаться.
Возможно, правда, мне, как считает прокурор, следовало реагировать умереннее. Использовать соразмерные средства. В пределах, как говорится, необходимой обороны.
Но если требовалась оборона, значит, имело место нападение, или как? Как здесь должна выглядеть необходимая оборона? Следовало ли мне, к примеру, для начала воззвать к совести насильника? Или внятно и подробно объяснить, в какой степени он, Дима, не прав? Увещевать его, пока он неторопливо кончает, прекратить это безобразие. Возможно, горю помогло бы обращение к голосу общественности, а также в печать и на телевидение? Тысячи сочувственных откликов пенсионеров и домохозяек конечно же утешили бы – как меня, так и мою поруганную, растоптанную на моих глазах жирным половым разбойником жену.
Что ж, сделанного не воротишь. Смею предположить, что вы, господин прокурор и господа присяжные, именно так: умеренно и рассудительно – действовали бы в сходной ситуации, разумно опасаясь, чтобы потом не пришлось сидеть в клетке, как теперь сижу я. В таком случае я не завидую ни вашим жёнам, ни вашим дочерям.
Я поступил иначе. Я бросился на защиту родного мне человека, подвергавшегося на моих глазах явному насилию, не размышляя о средствах и не пытаясь за недосугом выбирать их. Применил подвернувшийся под руку шланг. Подвернулся бы нож или, скажем, топор – не отрицаю, действовал бы топором. Я рыбак, топор в доме есть. Вряд ли мне удалось бы преодолеть совершающееся в моём доме посягательство на честь жены, ласково уговаривая насильника прекратить насилие? Он на пятнадцать лет моложе меня и в полтора раза тяжелее – так о какой соразмерности может идти речь, если действовать голыми руками или незлым тихим словом?
Был ли у меня умысел на убийство? В этом не было необходимости. Достаточно было добиться прекращения насилия. Этого я достиг. Экспертиза показала, что вмешательство было своевременным: кончить он не успел. Покойнику посмертно сочувствую: начать и не кончить – это всегда огорчительно. Хотя я сознавал, не отрицаю, что тяжёлой гибкой железкой вполне можно убить. Но убить можно и сковородкой.
Находился ли я в состоянии аффекта, как считает почему-то мой отвергнутый адвокат? Разумеется, нет! Неужели вы, уважаемые присяжные, полагаете, что броситься, не выбирая средств, на защиту родного человека может только субъект, которому напрочь снесло башню?! То есть, примерьте к себе: разве порядочный человек только в состоянии умоисступления способен содеять такое, а в спокойном состоянии он, напротив, ни на что подобное не решится? Разрешите не согласиться с таким представлением о порядочности.
Я не чувствую никакой своей вины, поэтому не признаю её и не испытываю раскаяния. Это то, что у вас, юристов, принято называть глубоким внутренним убеждением. А теперь судите, как хотите. Возможно, вам сподручнее руководствоваться другими убеждениями. Я уже высказался в свою защиту, поэтому от последнего слова, положенного мне, как подсудимому, отказываюсь. Впрочем, ещё и потому, что не желаю признавать себя подсудимым. Всё.
Свободное копирование
