Разлюбовь – не только наяву - 10

      10

      Судебное занудное словоговорение продолжается заведённым порядком. Прокурор настолько спокоен и уверен в своей бесспорной правоте, что даже комкает свою обвинительную речь. И действительно, почто зря напрягаться в кристально ясной ситуации?..

      Мне предоставляется слово для защиты. Не больно-то сподручно защищаться из клетки. Да выбора всё равно нет. Выбора нет, как это было в моей жизни почти всегда. Выбор всегда диктовался свыше – либо непреодолимыми обстоятельствами, либо такой же силы страстями.

      - Я знаю: всё, что я скажу, может быть использовано против меня. Я знаю. Я заранее согласен.

      В зале тишина и скучища. Никудышний я актёр, а для публики, вдобавок, и пьеса из самых бездарных. Но я обязан высказать всё, что вознамерился, здесь и теперь. Потому что в другом месте и времени эти речи и подавно никого не заденут. И я продолжаю.

      - Выходя за меня замуж, Светлана Анатольевна, ныне проходящая как молчаливая свидетельница, тогда не молчала. Она поклялась, что мы и дня не проживём под одной крышей, если один из нас посмеет нарушить верность другому. Спустя много лет у меня возникли серьёзные основания подозревать, что она, в нарушение того давнего уговора, проявляет женскую благосклонность к своему сослуживцу Мохначёву.

      В этом заседании я предстаю перед судом законченным, ни перед чем, даже перед убийством не останавливающимся патологическим ревнивцем. Злобным, мстительным агрессором. Между тем меня, в отличие от господина прокурора, в этой истории интересовала всего лишь истина – и только она. Обычная, семейно-бытовая. Личная. Шкурная. Её я и пытался выяснить, как умел. Старался выяснить. Я неоднократно задавал прямые вопросы об этом как госпоже Леньшиной, так и человеку, которого обвинитель почему-то считает потерпевшим, то есть господину Мохначёву.

      Такое впечатление, что меня никто в этом зале не слушает, поскольку и без того всем всё ясно. Я замолкаю с внятным ощущением полной безнадёги, однако вынужден вновь продолжать, бесцеремонно понукаемый судьёй. Зря она так. Ведь речь в свою защиту я, по сути, совмещаю с последним словом подсудимого. А последнее слово – это святое. Даже в моей сволочной стране его всегда позволяют договорить до конца. Может быть, слушают вполуха, но и не перебивают. Всё ж утешение – хоть и формальное, пусть и невеликое.

      Нет, Коржов, говори, даже если тебя не слушают. Говори, больше некогда будет! Не дадут.