13
Почему я посмел рассказать всё это неопределённому кругу лиц?
Этот вопрос задают мне сейчас те из ребят, приятелей и знакомых, которые с самого начала были если не вовлечены в историю, то хотя бы находились в пределах осведомлённости. И те, кто узнал меня позднее, а со Светой никогда не был знаком, то есть никаким боком не могут испытывать какой-то личной заинтересованности. Те и другие недоумевают: зачем наносить запоздалый и абсолютно бесполезный удар по репутации и самолюбию той, которую когда-то любил? Зачем смущать неразвитые детские души свидетельствами непорядочности их матери?
Есть два ответа: личный и шкурный. Почувствуйте разницу.
ЛИЧНЫЙ: – Ну, не такие уж детские! Щадя их психику, я не посмел бы выступить, пока дети были несовершеннолетними. – И почему “когда-то”? И в чём, собственно, удар? – встречно вопрошаю я. – В чём удар? Что искажено или преувеличено? На меня клеветали публично. Так каким, спрашивается, способом я мог бы от этой клеветы защититься? Чем могут быть смущены и потрясены нежные души? Если тем, что раскрываются бесстыдные свойства натуры и гадкие детали поведения их матери – так только любящий, до сих пор неравнодушный человек может на это осмелиться. Неужели это не страшно: разом потерять стыд и даже не почувствовать, не осознать столь важной утраты? Как ей понять, что это с ней лично творится беда? Не нашлось ведь рядом ни одного настоящего друга, кто мог бы мудро подсказать: люби, Света, раз уж случилось такое счастье, дорожи этой любовью – но и отвечай за всё сама, поскольку другой цены не бывает. Не украсишь ты себя, сколько бы ни шельмовала отработавшего свой ресурс партнёра и постылого супруга, сколько бы ни мстила ему за собственную подлость. Кто из равнодушно проходящих мимо озаботится проблемой утраты некоей женщиной нормальных человеческих качеств? Может, новый партнёр? Тот самый, что был соучастником – не измены, Бог с ней, но такой же подлости? Да никого нет, кроме меня – отца её детей. Ответственного за них в равной с ней мере. Но как раз они уже предостаточным образом обмануты их матерью, если уж, повзрослев и обретя самостоятельность, попрежнему годами избегают отца, врут и подличают вслед за ней, а бате при тех редких встречах, когда без него никак не обойтись, собственноручно дают ложные номера своих телефонов и ложные адреса электронной почты.
Нравится издеваться? Дерзайте, молодёжь, я переживу! Но именно по этому ложному адресу, ещё не подозревая его ложности, я три года назад отправил тебе, Серёжка, самую первую главу своей повести. С предисловием, которое вполне раскрывает замысел. С вопросом: вправе ли я предать этот текст гласности? Я сомневался, я не хотел причинить вам вреда, даже мнимого. Ничто не мешало ограничить безудержную папину болтливость семейным кругом, вам стоило только захотеть. Если сами не знали, как поступить, мама наставила бы вас на верный путь. Я был готов покориться любой реакции. Однако ваше многолетнее молчание я могу уже расценивать только как безразличие. Как согласие поступать по своему усмотрению.
Ну, раз вашего усмотрения вы не выразили, я – хотя бы ради сохранности нелегко мне давшегося текста – поступаю, как знаю. Потому что надеюсь: когда-нибудь, пусть даже очень не скоро, вы прозреете и заинтересуетесь – а меня, глядишь, уже нету. Долго, что ли, при моём образе жизни и абсолютном безразличии к ней, склеить ласты и сыграть в ящик? Значит, это моя забота: сохранить то, к чему может вдруг нечаянно, хоть и запоздало, проснуться этот ваш интерес. Или не ваш даже, а ваших детей.
Хотелось бы спросить вашу маму: если я, её оппонент, где-то что-то искажаю, так почему бы не возразить взвешенно и обоснованно? Талант мой невелик, так что опровергнуть меня – задача не из тяжких. Из спеси не возражаешь? Или всё-таки крыть нечем?
Я сам никогда не признаю своей вины перед вами в этой истории. Хотя бы потому, что вправе надеяться на реабилитацию в ваших глазах. Ты, Серёга, должен, как юрист, знать, что невынужденное признание вины реабилитацию исключает.
Вы имеете неоспоримое право не соглашаться с интерпретациями, что бы по этому поводу ни говорил Ф. Ницше. Но если вы готовы вечно закрывать глаза на очевидные факты – а вы, возможно, к этому готовы – все мои усилия обращаются в труху.
Что ж, не впервые в этой жизни я прилагаю усилия зря. Для родившихся под знаком Овна это так естественно.
Как бы я хотел понять тех комментаторов, в том числе и весьма ко мне расположенных, которые усмотрели в тексте намерение оскорбить и ущучить бывшую мою жену. Они, однако, не правы: оскорбить можно ложью и домыслами, тогда как факты оскорбительными быть не могут. Да и “…должны ли вероломные надеяться на верность обманутых?” – тут я солидарен с Н. М. Карамзиным. Только очень щедрый человек мог бы до смертного одра молчать о том, как его со всем мыслимым цинизмом обокрали и оболгали. Я к таким не отношусь; я не настолько богат и вообще не люблю, чтобы меня обкрадывали. А все песни о том, что отцовские откровения могут повредить детям, я вообще не способен воспринять. Я не разгласил ни одного интимного секрета, который не был бы уже выдан бывшей моей женой на публичное (сиречь, судебное) обозрение.
ШКУРНЫЙ: Признай девушка честно, что происходит – она могла бы рассчитывать на понимание, на встречное признание её права на новую любовь. На любовь, я считаю, все мы и всегда имеем право, ничего зазорного тут нет. Любовь неподзаконна! Молодость уходит, этого не отменить. Больно – да, стыдно – нет! Поборется чувство с долгом – и вот уже время, неизменный рефери в этом вечном поединке, выносит вердикт – догадайтесь, в чью пользу. И попробуй его не принять – чувство, если оно серьёзное, как правило, одолевает. Амур понуждения не терпит! Не только браки, я считаю, – большие чувства тоже рождаются на Небесах. Штуковина сегодня почти вымершая, надо лелеять.
Но. Я до сих пор не в состоянии понять, почему моей попавшейся в сети любви супруге даже в голову не приходило, что из этой ситуации можно выйти почти безупречной, не творя гадостей и подлостей. Ведь любовь же! Та, которая всё оправдывает, всё искупает. Зачем же совершать двойное предательство? Отречься, многократно отовраться от живого, уже народившегося чувства к конкретному и, возможно, неповинному в этом мужчине – это подлость по отношению к нему. Попытка убийства того самого чувства в утробе. Обратиться в суд за справедливостью – и обосновать это обращение лживыми аргументами и поддельными документами – подлость. Вынесенная на публику ложь – а суд дело публичное, присутствовать всякий любопытный волен – вдвойне подлость. А если оппонент ещё и обманом лишён возможности защищаться – то и втройне.
Зачем было из разлюбови, раз уж она случилась, взращивать ненависть? И почему я, тогда безгласный и беспомощный, не вправе использовать сегодня ту же степень публичности? Чтобы представить той же, неопределённого состава, аудитории, мою кочку зрения? Не христианин, я, увы, вполне способен осудить предавшего меня. Хотя и не требую ока за око.
Сейчас, когда госпоже Леньшиной всё чисто трактором: страсти остыли, обывательский скандальный интерес давно угас, а вашу, деточки, маму в её страшноватой канчелиевской башне близ Рублёвки никакое общественное мнение не достанет. Когда мне никакие радости с того не светят – даже горькая радость позднего отмщения. А ведь тогда это была сенсация городского масштаба, и я, далеко не последний в городе человек, соответственно, объектом для массовых насмешек и издевательств. Простите, но, мне кажется, я никаких допустимых пределов не превышаю. Возражайте, если есть что возразить.
Догадываюсь, чем станете свои возражения обосновывать: мелкая ты, Коржов, гадкая и жалкая душонка; мужчина мог бы проявить великодушие.
Да, мелкая и гадкая, было бы глупо себя приукрашивать и возвеличивать. Да, мог бы, наверное, поднатужась, лицемерно изобразить благородство, которого в натуре отродясь не было. Только до сих пор не понимаю, кто стал бы потребителем этого благородного великодушия, кому враньё пошло бы на пользу, кого спасло, чьи проблемы оно помогло бы решить? И кто из вас готов нечто подобное проявить, если вам повезло быть не сторонним наблюдателем в этой или подобной истории, а оказаться в моей шкуре? Что-то такие иисусики мне в реальной жизни не попадались. Ну, если вам, как тогда Лене Мохначёвой, действительно на всё наплевать – так почувствуйте разницу с тем, кому не наплевать, кому, наоборот, до сих пор серпом по яйцам. А врать: виртуально, сослагательно, без страсти и душевной боли – дело необременительное. Научиться этому просто. Достаточно упразднить, за полной её ненадобностью, душу, чтобы ничего впредь не чувствовать – и всё у вас получится! Достаточно согласиться с Николаем Заболоцким:
Но наука доказала,
Что души не существует,
Что печёнки, кости, сало –
Вот что душу образует.
(“Таракан”)
Поздравляю, если у вас получилось.
Свободное копирование
