7
Не думайте, что мне нечего было делать. Как раз наклюнулась работа. Просто не хотелось перемежать отвлекающей информацией захватывающее дух развитие судебной комедии, теперь уже более смахивающей на жутковатый гиньоль, нежели на озорной водевиль. Но не из одних же только судебных дрязг состояла тогда моя жизнь, так что придётся отвлечься. Ненадолго.
Осенью пришла повестка: вызов в военкомат. Стандартной формы, с перечнем бед и кар, грозящих всякому уклонисту. Родина-Мать явила свой норов. И, для надёжности, перечислила грозные статьи Уголовного кодекса. Родина-Мать своих сынов не забывает! В самом, разумеется, угрожающем смысле.
Удивился, хотя и знал, что от этих свинских властей всего можно ожидать. Преодолев неизбежное первичное охуение, присаживаюсь в одиночестве поразмыслить.
Итак, государственная служба занятости, биржа в просторечии, уже пять месяцев официально признаёт меня безработным. Однако ни копейки на пропитание я от неё пока не получил. Обещают. Получу, когда эти денежки подешевеют до нуля. Власти быстро учатся такому незамысловатому жульничеству. Я ещё помню те глазированные сырки, шесть штук, годичный итог праведных и не слишком трудов. А другого источника кормов нету, так что государству пора бы уже числить меня по ведомству Аида, а не за военкоматом. “Тщетно драхму во рту твоём ищет угрюмый Харон”, как писал Иосиф Бродский. То есть даже единой драхмой, чтобы мне, по древнему обычаю, положили её в рот в качестве платы перевозчику, оно, родимое, меня не снабдило!
Но. Такие же государственные, как и биржа труда, но только ещё и вооружённые до зубов силы чего-то почему-то от меня, теоретически уже вполне дохлого, хотят. На кой хер им, непобедимым и легендарным, сорокасемилетний старший лейтенант запаса? Покормить? – Ну, это вряд ли. Государство, равнодушно позволившее мне благополучно сдохнуть, всё ещё считает меня своим гражданином. С какого рожна? И не передёргивайте, господа чиновники военных и гражданских ведомств, утверждая, что клиент, вроде, фактически-то ещё живой! Он не издох, это правда, но не благодаря вашей неусыпной заботе, а вопреки усердию властей! Сам по себе живучий, гад, оказался! Когда человек хочет жить, бессильна не только медицина.
Категорически, несмотря на все предшествующие идейные накачки, я не ощущал теперь “долга перед Родиной”. Долг не может быть односторонним. Но именно в этом меня пытались убедить всегда, пытаются уверить и теперь.
Как быть? Я, разумеется, не в силах похерить его, государство, тотально. Но лично я похерю его интимно. Лично для меня оно отныне не существует – и никогда больше не будет существовать. Я сознательно лишаю себя гражданства, и никакой силой мне его не навязать. Бед вы мне уже не прибавите. Никакой кары от вас я, почти дохлый, не боюсь. Мёртвые, как известно, не потеют. Впрочем, вы, облечённые властью господа, повидимому, тоже. Отсутствие у нежвачных парнокопытных, то есть свиней и проч., потовых желёз – факт биологии, если до сих пор не знаете.
Демонстративно, жаль, что без зрителей, сжигаю военкоматскую бесстыжую ксиву в пепельнице на медленном огне и попутно формулирую для себя сегодняшнее credo.
Мне не на кого надеяться. И уж меньше всего – на это государство. Я не способен в силу личной хилости изменить его изначально сволочную природу. Мне остаётся только молчаливо игнорировать его, как всякому хоть раз в жизни приходилось невольно и брезгливо игнорировать нагло ссущего в подворотне пропойцу. Противно, но сделать ничего нельзя. Поэтому не ждите меня, бесстыжие власти этого бездушного государства, с моими нуждами ни в каких своих конторах и офисах, будь то паспортный стол, военкомат, избирательный участок либо что-нибудь ещё столь же прогрессивное и демократичное. Нет для вас в моём лице ни избирателя, ни защитника. Гражданина тоже нет. Да, вам удалось меня оккупировать. Но – не завладеть мною. Не пытайтесь меня переписывать, я не из вашей стаи. Коли я для вас умер, так и вы для меня не существуете! Да пошли вы все… в роуминг! Shut up or fuck off!
Жалел потом, когда стал богатеньким, что сам отрезал себе этой запальчивой декларацией право на заграничный паспорт. Очень хотелось слетать в Ашкелон к Евгению Владимировичу Шляховеру, главному моему Учителю, пока мы оба живы. Повидаться там же, в Израиле, с Таней Хожан, она приглашала. В желанную и любимую Молдову к Недворягиным, которые, я знаю наверное, никогда бы меня не выгнали, сколь бы сомнительным ни оказалось состояние гостя. В разных они меня видели состояниях, пережили бы и это. Но. Самоограничение – это одно из самых печальных ограничений. Вроде самообрезания – и не только невинной крайней плоти.
Что ж, не я буду первым. Кто не откажется, ежели вдруг приспичит, от принятых на себя поспешных обетов? Но пока, простите, то ли я не созрел, то ли обида оказалась слишком живучей. Настолько, что даже обязательным медицинским бесплатным полисом из нечистых рук российской власти я до сих пор брезгливо пренебрегаю. Перебьюсь.
Свободное копирование
