8
А в банке жизнь била ключом. Однажды я оказался свидетелем забавного эпизода. Света взахлёб рассказывала маме, как ловко её старшие по должности сотрудники завладели фамильными драгоценностями некой неосторожно просчитавшейся в своих надеждах бизнес-леди. Механика элементарная: стоило легкомысленной заёмщице просрочить возврат взятого под залог кредита, как гарнитур – невероятной ювелирной, а, возможно, даже художественной ценности – был с завидной прытью продан банком в комиссионку. За смешные, по сравнению с его реальной стоимостью, деньги. Конкретно, ровно такие, чтобы банк смог возместить долг, а магазин получил свои комиссионные. А товар сдатчики немедленно выкупили – уже как частные лица и в собственную, разумеется, пользу!
Сначала мне показалось, что Малышка возмущена, поскольку сам я был возмущён сверх меры. Вот только сформулировать своё отношение, как всегда, затруднялся. Это неисправимый изъян университетского образования: там, прежде чем выстраивать и высказывать свою позицию, полагалось методично изучить известные авторитетные мнения. Здесь кто авторитет? Немного порывшись на книжной полке, я предъявил ей столь кстати недавно перечитанные у Карамзина в его “Истории…” монаршьи предписания:
“… 10) Кто не выкупит ручного заклада, того надобно известить, что срок минул, и назначить новый для платежа, неделю или две, ежели после не выкупит, то нести заклад к старосте и к целовальникам, продать честно, не без надёжных свидетелей, и взять долг с ростами, а лишнее отдать должнику…”
- Ну и зачем ты мне это преподносишь? – не может, да и не пытается Светлана скрыть недоумение.
- Малыш, ведь так полагалось поступать во времена Ивана Грозного! Это же статья из его Судебника. Ты что, хочешь сказать, что сегодня правила игры даже не средневековые? По мне, так они даже не человеческие, а какие-то – слов не подобрать! Варварские, что ли? Бандитские? Бабло побеждает зло! – или как?
- Ну и что? У каждого времени свои правила. Сегодня, так уж сложилось, прав тот, кто своего не упустит. Зря ты, Коржов, волнуешься. Уж тебе такая правота как раз не грозит. Когда ты, наконец, собираешься получить зарплату?
- Не пойдёшь на грабёж – с голодухи помрёшь!
– попытался я отшутиться словами популярной тогда детской песенки с совсем не детским, жизнь показала, смыслом. – Своего не упустить, и чужим не побрезговать – это теперь главное правило игры, да?
Неудобный вопрос о зарплате, ясен пень, обхожу, будто не расслышал. А про цацки ничего я, выходит, не понял. Светой, оказывается, владело не возмущение, которое я так спешил заранее и вполне искренне разделить, а иное, сложное чувство. Смесь восторга от изящной проделки сослуживцев с откровенной завистью к её удачливым исполнителям. Не жульничество она видела, не грабёж, а пример руководства к действию: так надо жить!
Мне следовало бы испытать страх, или хотя бы недоумение, но я тогда недооценил значения перемен. Собственно, уже её странное, благожелательно-безразличное отношение к идее ограбить Катину школу и Серёжкин детсад должно было меня всерьёз насторожить. Встревожить. Её Мечту о Спонсоре следовало бы принять во внимание, а не считать неудачной шуткой. И множество других мелких мелочей, одни из которых я до сих пор близоруко не замечал, а другим, видимо, раньше просто негде и не в чем было проявиться. А теперь есть где и есть в чём. Почва образовалась надлежащая.
Впрочем, я тоже давал ей кроме серьёзных, то есть преферанса и рыбалки, множество мелких и мельчайших поводов для раздражения. Света, например, смотреть без содрогания не могла, как тщательно я счищаю ножом остатки сливочного масла с пергаментной обёртки или срезаю тонкий слой прилипшего к колбасной оболочке фарша. Как вместо того, чтобы зажечь новую спичку, подношу к газовой горелке обгорелую. Такое вот машинальное крохоборство выводило её из себя, как и моя склонность донашивать тряпки до полной ветхости, как зловредное нежелание иметь запасную пару обуви.
Но мы прожили вместе – даже если считать официально, в браке – почти десять лет, и ни разу за эти годы неизбежные размолвки не развивались до полноценной, то есть чреватой разрывом, ссоры. Стал бы я сугубо частным разногласиям придавать хоть какое-то значение, если в главном, казалось, мы были едины.
В том, что я сам считал главным. Увы.
Различия во вкусах и пристрастиях были обоим заранее известны, изучены в деталях, вполне объяснимы и преодолимы, а двое детей – это ж ого-го какой предохранитель от опрометчивых поступков! Хотелось верить, что между нами – не одна только телесная близость, но и подлинное душевное (духовное?) родство, а не его иллюзия. И хотя я часто повторял в шутку, что у нас в семье, вопреки расхожей поговорке, муж и жена – две сатаны, однако разве можно было даже помыслить, что мелочи, каждая из которых ничтожна сама по себе, накапливаясь помалу, грозят уже превысить – физики знают, что это такое – критическую массу. И что наша любовь представляет собой реактор чернобыльского типа. Готовый, то есть, взорваться к чертям собачьим в любой момент от действий, вовсе не предполагавших такого результата.
Свободное копирование
