Глава без номера - 3

      3. Карабут и его нравы

      Для меня особенно удачным оказалось карабутское лето после второго курса университета. К тому времени я уже знал тайну названия села. “Кара бут” – “чёрный камень” в тюркских языках никак не соответствовал окружающему село меловому белогорью, так что прямой перевод топонимику совершенно не прояснял. Скоре, затемнял. Пришлось покопаться, чтобы выяснить: ещё в екатерининские времена сотнику Острогожского казачьего полка Григорию Карабуту дарованы были за его воинские доблести земли: урочища по гористому правому берегу Дона, годившиеся только в качестве охотничьих угодий. На этих вот угодьях, когда повыбили дичь, выросли потом и Верхний Карабут, и Нижний. А вот соседствующие с Карабутом совершенно неплодородные урочища Дякино и Криничное остались незаселёнными. К сожалению, сами карабутчане (настоящих, увы, осталось совсем мало; численно давно уже преобладают беженцы из всех концов бывшего Союза) не больно-то озабочены происхождением названия своего села. Впрочем, не все – я ведь тоже карабутчанин. Может, чуть более любопытный, потому что праздный.

      В реке к тому времени, вытеснив вездесущую и всеядную чехонь, господствовал у берегов подуст, рыба тоже стайная, не мелкая, однако гораздо более привередливая. Ловить его удавалось только на участках с ровным плотным дном и ровным же, без струй и завихрений, течением. Близ Карабута единственным таким местом был сельский пляж, точнее, короткий прямой отрезок песчаного берега в нижней его части, на котором могли, не цепляясь снастями, разместиться четверо-пятеро рыболовов. Поэтому, хоть подуст и не начинал ловиться раньше шести утра, когда из заречного кацапского села Бабка доносился, наконец, голос запускаемой дизельной электростанции, все удобные места захватывались ещё затемно. Мы с братом Володькой предпочитали самую нижнюю часть тони, потому что подусты имеют обыкновение подниматься вверх по течению, строго придерживаясь кормовой струи, так что прикормка, разбросанная стоящими выше мужиками, оказывалась для нас дармовой. Прикормка из одной глины почему-то не действовала, а жмых и отруби бабуся отстёгивала скупо. Да и где ей всё это взять?!

      *  *  *

      Первым делом я отправлялся к деду Капрону за удилищами. Лучшие ореховые удилища всегда были у него, а городской модой на складные бамбуковые я патриотично (Или консервативно? Или экономно?) пренебрегал. Стеклопластик и, тем более, карбон тогда ещё предстояло придумать.

      Убедившись в том, что непременный пузырёк наличествует, дед вёл меня в прохладный сарай, где так же, как мой давно покойный дедушка Иван Петрович, хранил припасённые для гроба доски. Нам, городским, такая предусмотрительность почему-то совершенно не свойственна.

      В силу прирождённой зловредности, чем мы с ним были, несомненно, похожи, хоть в родстве и не состояли, материалом для своего последнего убежища самый удачливый и почитаемый в Карабуте рыбак выбрал дуб. “Я ж от кладбища недалеко живу. Так что пусть маненько покорячатся, когда понесут меня вперёд ногами. Пусть хоть этим меня запомнят”.

      А чтоб матерьял не лежал зря, без всякого применения, именно на этих досках Капрон правил заготовленные зимой ореховые пруты, предназначенные для удилищ. До лета прут высыхал и уже навсегда сохранял приданную ему перед сушкой – посредством гвоздиков, скобочек и верёвочек – прямизну.

      Разумеется, дед лукаво норовил всучить мне товар похуже. Разумеется, это ему не удавалось, чему он, впрочем, скорее радовался, нежели наоборот. Рыбацкое племя в селе постепенно и закономерно убывало. Старики один за другим завязывали с рыбалкой – так же, как теперь собираюсь вскоре завязать я, то бишь по самой естественной и неоспоримой причине, а молодёжь ограничивала свои интересы самогоном и мордобоем и почему-то не торопилась пополнить редеющие ряды. Свои уловы дед, почти не встречая конкуренции, продавал отдыхающим в селе приезжим “курортникам” и на эти деньги с похвальной регулярностью, то есть ежедневно, выпивал – дорогой водки, а не традиционного в деревне самогона. Бутылки на день ему обычно хватало. В переводе на подустов это означало: 20 штук, по 20 копеек за штуку. Ну, плюс-минус какой-никакой. Промысел-то фартовый! Однако, если удача не баловала деда, он, случалось, упрямо хлестал воду снастью аж до тех пор, пока берег не заполнялся пляжничающей курортной публикой.

      Увязав отобранные (и, несомненно, отборные) удилища, я в ответ раскрывал перед ним свои баночки и коробочки. Дед отматывал с бобин понравившуюся леску, а также тщательно выбирал, пока его хозяйка метала на стол незамысловатый, но калорийный харч, крючки, грузила и прочую рыбацкую мелочь. Совершённая взаимовыгодная сделка натурального обмена умеренно вспрыскивалась “Особой московской”. Подобревший дед уже бесплатно сообщал информацию о конъюнктуре, делился прогнозами клёва. А назавтра, глядишь, мы уже встречались на берегу, чтобы в честном состязании выяснить, кто из нас удачливее.

      Очень раздражал меня обычай местных парней назойливо “стрелять” курево у приезжих, и как раз в то лето я придумал свой способ борьбы с демонстративным попрошайничеством. Стреляли не потому, что курить нечего было. Просто мой привозной болгарский “Джебел” был не в пример вкуснее местного “Прибоя” – особенно на халяву. Ну, так я и курил свои привычные, а для угощения в другом кармане держал наготове пачку жуткого по крепости кубинского “Лигероса”. Повторных просьб: “Дай закурить“ – обычно не поступало уже после однократной дегустации. Вот этим табачком я и угостил – право же, совершенно машинально – своего коллегу по рыбалке деда Капрона, когда мы вместе маялись в нетерпеливом ожидании начала клёва.

      Красивая зелёная коробочка с золотым корабликом восхитила деда, так что он смело и со вкусом затянулся. И сей же миг сложился, как будто сломался, пополам – и зашёлся долгим, не дающим перевести дыхание, судорожным кашлем. Всю рыбу рисковал распугать отважный экспериментатор.

      Ну, престарелый, однако всё ещё бодрый джигит, белорусский партизан, ежедневно уговаривающий без особых усилий бутылку казённой водки, вряд ли окочурился бы от одной затяжки. Однако на вторую он уже не отважился. Поберёг себя на всякий случай. Для более серьёзных подвигов.

      - Ну и курево у тебя, Сашок, ну и табачок! – Досада в речах деда загадочным для меня образом смешалась с явным восторгом. – Не успел в рот взять – так сразу аж в жопе засвербело!