Любовь номер три. Катёнок - 8

      8

      А вторым было предоставление мне квартиры.

      До сих пор вся моя жизнь устраивалась так, что производственных и прочих успехов я добивался, а следуемых благ, наград и отличий – дожидался. Разделял взгляд знакомого философа, который считал: пока мы взыскуем истины, судьбой распоряжаемся мы; но, стоит возжелать благ – и уже судьба принимается помыкать нами.

      Ни разу за 16 лет работы: в Александрове ли, в Кишинёве ли – я не выдвигал шкурных требований. И в очередях ни за какими благами не стоял, будь то даже и жильё, которое иным способом получить невозможно. Может, тогда уже был буддистом, не сознавая ещё своей принадлежности? Не знаю. Только вот блюл себя, блюл – да и оскоромился. “Срал-срал, да упал”, – как говорил тот же Ерченко, вообще-то очень аккуратный в выборе выражений.

      А времена на дворе – разгул демократии, и понимал её всяк по-своему. Недолгое время, пока в головах царила пока ещё не полная разруха, а всего лишь неразбериха, бытовал идиотский обычай избирать начальников. Я сильно сомневался в боевых возможностях воинской части, где солдаты избирают себе командиров, а Солженицын в “Красном колесе” прямо и едко связывает развал фронта, случившийся в 1917 году, именно с выборностью. Но что можно было поделать тогда с этим поветрием?! Нет на прорву карантина! Пришлось, следуя предписанной сверху моде, вести кампанию и пиарить свои идеи в массах.

      Слава Богу, удалось обойтись без прикрас и прочего вранья, что было ой как нелегко. Электорат отличался дремучей убогостью. Или убогой дремучестью, если угодно. Народ в сборочном цехе и не обязан блистать интеллектом. Понимая это, я в своей агитации прибегал к доступным упрощениям, приводил аналогии с сельским хозяйством.

      - Хотите, – говорил, – быть хозяевами своего урожая – извольте и посеять, и возделать, и убрать, как должно. Чтобы получать с урожая, надо его вырастить и сберечь.

      Тут же голоса:

      - А если я не виноват? Я честно выполнил свою работу. Почему я должен отвечать за чьё-то разгильдяйство?

      - Значит, труд в бригаде не для вас, – отвечал я. – Значит, вам в единоличники дорога. Мы здесь ради производства продукции находимся, а не для “выполнения работ”. Потеть мало, потеть можно и в спортзале! Цех сегодня якобы работает, только продукции что-то не видно. Думаете, щедрый дядя вечно станет оплачивать нам с вами бесплодные наши труды? Может быть, годных микросхем так мало, а брака так много именно потому, что в выпуске годных ни у кого нет настоящей заинтересованности? Производство сложное (льщу), цикл длительный. И на каждом его этапе есть возможность напортачить. Иногда безнаказанно, а иной раз даже с личной выгодой.

      Это если каждый за себя. В бригаде, ориентированной на конечный результат, халтурить бессмысленно. Если наладчик плохо настроил станок, сборщица наклепала на нём гору брака, а инженер вкупе с мастером проворонили беду, не предотвратили ущерб – кто нам с вами виноват? Кому будет плохо? Сам же и отвечу. Персонально виновные схлопочут кару, какая им полагается, но зарплату за несделанную продукцию не получит никто. А когда до каждого – если не через голову, то через карман, через брюхо – дойдёт, что оплачиваются только годные микросхемы, нам всем захочется делать годные. Не скоро и не до всех сразу, но дойдёт. На то и бригада, чтобы объединить людей общей целью.

      Ух сколько такой трескотни пришлось произнести за оставшиеся до выборов немногие дни! Запомнился недоуменный вопрос немолодой уже сборщицы с участка, где заработки всегда были наивысшими:

      - Что ж это получается, начальник цеха станет больше меня зарабатывать, что ли?

      - А как же иначе? – опешил я совершенно искренне. – Работа у начальника сложная и ответственная. Но ведь выборы-то открытые. Чуете в себе силы взять эту ношу – кто ж вам помешает баллотироваться?!

      Оторопели. Не ждали такой прямоты. Но проголосовали, на свою и мою голову, довольно дружно.

      *  *  *

      В дни, когда я принимал дела и знакомился с хозяйством, умер в больнице Сергей Хамков, никогда не унывающий СПХ. Три года он сопротивлялся напасти, внешне не изменившись ни в чём. Даже курил всё ту же высушенную до хруста “термоядерную” “Астру” – и сам усыхал постепенно. Не помог Центр на Каширке; бессильным перед раком оказалось всякое другое лечение. Серёга, Усатый – это и сейчас одна из самых тяжких для меня потерь. Тогда, правда, они ещё не были такими многочисленными, как сегодня, поэтому воспринимались острее. Именно на его похоронах, бредя меж могил с испачканными раскисшей глиной ладонями к выходу с кладбища, я впервые поймал себя на том, что машинально считываю даты с крестов и памятников и тут же вычитаю первое число из второго. Позже, ещё через десяток лет, одаривших меня многими нежданными смертями, такая арифметика станет навязчивой привычкой. Это из-за неё я стараюсь без крайней надобности не посещать кладбищ.