Инкубатор - 8

      8

      Лето 1962 года я помню как непрерывную сельхозповинность. Вместе с Гришкой мы пололи, окучивали, поливали, опять пололи наши представлявшиеся бескрайними пятнадцать соток. Кроликам требовалось два мешка травы на день, да еще сено и веточный корм надо было заготавливать им же на зиму.

      Прошедший год показал, что разведение кролей – дело хоть и хлопотное, но, при дармовых, то есть краденых, кормах выгодное. Покупать мясо было не на что, о традиционном осеннем кабанчике предстояло на несколько лет забыть. А тут и мясо, и шкурки, которые батя научился выделывать и довольно выгодно сбывать. Мама, как медик, следила за здоровьем этой в общем-то болезненной скотины, а в сезон забоя, поздней осенью, заготовляла кроличью тушенку впрок.

      Как бы то ни было, обычного сожаления об уходящем лете я отнюдь не испытывал. Хотелось в город, хотелось в школу.

      В последний вечер августа, когда мы с Толиком Журавлевым обменивались, сидя в инкубаторском дворе, летними впечатлениями, мимо, демонстративно не замечая нас, проследовала наша одноклассница Людочка. Среди других девчонок она выделялась толстыми черными косами, рано обозначившимися женскими округлостями, аккуратностью и редкостным прилежанием. Известно было, что ее мама в свое (лучшее, видимо?) время отвергла настырные ухаживания самого Ивана Туркенича, потом командира военной организации подпольной “Молодой гвардии” (см. одноименный роман А. Фадеева), чем и гордилась впоследствии неведомо почему и зачем, а своего супруга и Людочкиного отца, физика, учившегося в Харькове у великого Льва Давидовича Ландау, упекла в сумасшедший дом. Суровая, властная была особа, видно без очков. Директорствовала в сельской школе; в Инкубатор на родительские собрания приезжала за рулем собственного “Запорожца” – зрелище невиданного по тем временам сочетания отваги и благосостояния в одном флаконе само по себе впечатляло. В Инкубатор, стало быть, Людмилу отдали не от бедности, а чтоб не мешала новому семейному счастью отчаянно молодящейся мамочки.

      И вольно же было Толику нагадать, что вскоре я в эту девочку втрескаюсь по уши. Сознаюсь, так и случилось. Нескольких дней хватило, чтобы я вдруг ощутил пробуждающийся интерес и неодолимое желание если не понравиться, то хотя бы привлечь внимание.

      Слово “любовь” применительно к человеческим отношениям в нашей среде не употреблялось. Мы “дружили”, “признавались в дружбе”, “завоевывали дружбу” etc., как будто стыдясь несвоевременности и неуместности неведомо откуда взявшегося властного притяжения. На деле же (не ручаюсь за прочих) у меня к примерной однокласснице образовалась именно любовь. Образовалась – и принялась существовать, со мной, ее носителем и жертвой, особо не считаясь.

      Не считалась со мной и Людочка. Просто не обращала внимания. Чего я только не вытворял – все зря. Стал играть в карты на деньги. Выучился курить. Хамил и дерзил учителям, а добрейшую нашу воспитательницу, мягкотелую (в обоих смыслах) хохлушку Александру Ивановну регулярно доводил до слез. Таким мне в седьмом классе представлялся путь к сердцу дамы.

      Ну и, само собой, цветы. В ту долгую осень цветов было много. Во дворах и палисадниках, разумеется, так что надо было их воровать. С помощью товарищей днем проводилась разведка на предмет наличия злой собаки и надежных путей отхода, а затем вечером совершался собственно набег. Три, а может четыре раза моя избранница уклонялась от букетов, пока ее подружка Таня Лента не убедила Людочку все же согласиться, то есть принимать все эти роскошные астры, георгины и хризантемы – пусть не в порядке положительного ответа на ухаживания, а токмо украшения девичьей спальни ради.

      Я же, не прозрев истинного мотива явленной мне вдруг якобы благосклонности, до самой зимы с энтузиазмом опустошал чужие клумбы, через год сделал набеги традиционными и, боюсь, еще тогда почти что исчерпал отведенный мне судьбой лимит цветоподношений.

      Не становясь с возрастом добрее и терпимее, на склоне лет я вдруг задумался над вопросом: какую же смысловую нагрузку таит в себе общепринятый обряд принесения в дар ампутированных половых органов высших растений? Задумался – и, не найдя вменяемого ответа, вовсе перестал этот обряд совершать. (К слову пришлось. Вообще-то я не люблю отступать от логической последовательности изложения, которая обычно совпадает с последовательностью хронологической, однако здесь отступление само, не спросясь, втиснулось. Sorry.)

      А еще я стал ежедневно купаться в городском пруду. Тоже до самой зимы, до льда. Мама считала это полезным и еженедельно выдавала мне письменное разрешение. В основе, конечно, лежало мое тщеславное желание выпендриться – сами понимаете перед кем. Двое приятелей скоро отказались плескаться вместе со мной, однако на пруд ходили – уже только затем, чтобы увериться: Коржов не блефует.

      Побочный результат: я заметно окреп. Настолько, что уже в начале апреля возобновил свои купания в пруду, еще наполовину покрытом льдом. Это действительно удовольствие, особенно если после купания успеешь завязать шнурки на ботинках раньше, чем окоченеют пальцы рук.