Телевизионная кухня

 Телевизионная кухня.

 Работа в новостях предполагает, что человек себе не принадлежит. Он находится на работе столько, сколько необходимо для того, чтобы стать свидетелем события, передать информацию в эфир и подготовить сюжет для выпуска новостей. Чаще всего рабочий день корреспондента длится 14 часов, не считая переездов. Утром на транспорте в телецентр, оттуда ночью на развозе. И сильно повезёт, если не пришлют микроавтобус, в котором, кроме тебя, еще восемь человек. И твой адрес, по прихоти водителя, в списке последний. Тогда полночи будешь колесить по окружной. Глядишь, уже «час собаки». Четыре утра. А в восемь – снова выходить из дома. При таком распорядке дня телецентр в «Останкино» постепенно становился моим вторым домом. Здесь я ела, здесь покупала самое необходимое в многочисленных киосках, здесь общалась, здесь нашла новых друзей. Иногда здесь, на диванчике в монтажной, я даже ночевала, возвратившись с поздней съёмки.
 Каждый день я клялась себе, что приеду домой пораньше, чтобы побыть с дочкой. Ничего не получалось. Ребёнок рос при «здоровом отсутствии родительской заботы», как выражаются психологи. Я до сих пор сожалею об этом. Иногда я брала дочь с собой на съёмки. Точно так же, как мои родители в своё время брали меня. В детстве я часто проводила свои дни на съёмках художественных фильмов, из–за чего всю жизнь терпеть не могла кинопроизводство. По сравнению с кинематографом, телевидение подходило моему характеру гораздо больше. Меня не смущало даже то, что я часто оказывалась самой старшей по возрасту среди товарищей по цеху. Иногда начальник над корреспондентами называл меня «дуайен», от французского слова старейшина. Операторы, с которыми я дружила, дали прозвище «бабушка Арманд». Как они мне пояснили, это был просто намёк на родство с революционеркой Инессой Арманд, имя которой в ту пору было на слуху в связи с различными «открытиями» в сфере исторических мифов и разоблачений.
 Спустя год работы в новостях меня узнавали на улице. Со мной стали здороваться лидеры партий. Юрий Михайлович Лужков, завидев меня среди группы сопровождавших его группы журналистов во время объездов по городу, приветливо улыбался. Однажды его первый помощник и телохранитель Сергей Петрович Цой жестом отсек нашу съёмочную группу от трапа, по которому на речной трамвайчик поднималось городское начальство вместе с делегацией начальство вместе с делегацией мэров из европейских столиц. На судне был накрыт обед, во время которого гости могли любоваться панорамами города с Москвы-реки. Поднявшись на борт, мэр обернулся и увидел меня на причале у входа на трап. Спросил что-то у помощника, резко взмахнул рукой. И Сергей Петрович спустился по трапу за нами, предупредив, что я буду сидеть за столом с гостями, а оператор с ассистентом пусть постоят в сторонке. Жующих гостей снимать нельзя. Меня посадили за один столик с делегацией мэров из Бенилюкса. Это были мужчины в возрасте примерно пятидесяти лет. Во время нашей застольной беседы они признались, что поражены размахом работ в русской столице. У нас каждое действие, связанное со строительством в центре, говорили они, долго согласовывается в парламенте, идут публичные дискуссии. А у вас все решается в мэрии в момент. Я не стала развивать эту тему, только пояснила, что в Москве есть множество объектов федерального значения, и между ведомствами тоже годами тянется бюрократическая волокита. Тем временем наш кораблик вплотную подошёл к статуе Петра Первого работы маститого скульптора Зураба Церетели, сидевшего за одним из столов. Мэр объявил гостям, что автор памятника перед ними. Раздались нестройные аплодисменты. Один из моих соседей по столу сказал: Ужасный монумент. Второй воскликнул: Грандиозно! Третий промолчал и тонко улыбнулся. Лично мне этот памятник всегда нравился. Тем более, что я видела конкурировавшие с ним проекты, выдвинутые креативной общественностью. Будь я в комиссии, тоже выбрала бы Петра. Одним из скульпторов, чьи работы участвовали в конкурсе, был отец в то время еще маленького Пети Налича, ставшего популярным исполнителем песен лет через десять. Андрей Налич показал мне свои работы у него в мастерской на Палашевском переулке. Чаще всего встречались макеты яйца, как символа начала жизни. Я представила себе огромное яйцо на искусственном острове, насыпанном в месте разделения Москва–реки и Водоотводного канала. При всем уважении к таланту Андрея Налича, мне бы не хотелось лицезреть, проезжая по набережной, памятник яйцу. Мне доводилось бывать на пресс–конференциях, которые проводили во время обсуждения проекта противники Церетели. Возглавлял оппозицию Марат Гельман, который недавно переехал из родного Кишинёва в Москву и был известен как один из первых дилеров по продаже арт–объектов. Для этой цели Марат, сын советского драматурга Александра Гельмана, открыл в Москве несколько галерей современного искусства. Именно ему принадлежала идея устроить в России выставку Энди Уорхола. Дремучим россиянам, воспитанным на классическом искусстве и соцреализме, пора было открыть глаза на современный поп–арт. В 1994 году выставка Энди Уорхола приехала в Москву впервые, и с тех пор художник выставляется в России с завидной регулярностью. Не знаю, кто ходит на его выставки. Но операторы, которые снимали работы Уорхола выразительно морщились, глядя в видоискатель камеры. А операторы знают толк в искусстве.
 Было время, когда я преподавала журналистское мастерство в школе–студии «Останкино». Обычно сюда поступала молодежь, которая мечтала работать в кадре и прославиться на весь белый свет. Большинство из них никакого представления о телевизионном деле не имело. Обычно я для начала задавала им вопрос: Как думаете, кто на телевидении главный специалист?
 Естественно, они отвечали, что это ведущий. Я объясняла:
–Друзья мои, это оператор. Оператор снимает «картинку». Без «картинки» не может быть телевидения. Это будет радио.
 Мне доводилось работать с разными операторами. Одни из них заканчивали ВГИК, другие — Государственный Институт Радио и Телевидения. Почти все умели снимать «лауреатские планы», безупречные с точки зрения композиции и света. Но самое главное было не в этом. А в понимании задачи, с которой съёмочная группа едет на событие. И в отношении к своему делу. Во время съёмки программ в выборе кадра участвуют и режиссёр, и даже продюсер. В новостях, когда каждая минута на счету, репортёр сам себе и продюсер, и режиссер. И он полагается на профессионализм оператора. Иногда после съёмки в просмотровой я чуть не плакала от досады, видя, как безнадежно испорчен материал. Однажды нам уделил целый час всемирно известный учёный Вячеслав Иванов, в последнее время работавший в Калифорнийском университете и бывавший в Москве редко. Мы говорили о кризисе цивилизаций. Снималось интервью в библиотеке престижного университета, где между стеллажами стояли статуи античных богов и кадки с фикусами. Мы с учёным уселись за небольшой журнальный стол. За нами цвел какой-то экзотический цветок и возвышался Аполлон. Не знаю, куда смотрел оператор, но только не в видоискатель. Потому что прямо над ухом нашего героя в кадре присутствовал мраморный пенис. В результате весь материал пошёл в корзину. На другой съёмке с другим оператором, заслуженным человеком, к великой досаде нашего корреспондента в кадр почему-то попал его собственный кончик носа, согласно кивавший в такт речи Булата Окуджавы. Третий оператор на съемке пожара по до сих пор не понятной для меня причине взял в кадр только дым — без огня. В то время, как на других каналах в новостях показали пламя. К счастью, такие обидные ошибки бывают так уж и часто. Но запоминаются навсегда. 
 В середине 90–х профессия новостного тележурналиста была довольно опасной. Даже если ты не ездил в «горячие точки». Съёмочные группы подвергались нападениям на митингах в даже в центре Москвы. Однажды казак ударил нагайкой прямо по видоискателю нашей камеры и повредил её. Оператор сумел уклониться от удара. В другой раз насилию подверглись и журналист, и оператор. Это произошло на моих глазах. 9 мая 1997 года лидера ЛДПР почему-то не пустили к Вечному огню в Александровском саду, где в тот момент возлагал венок президент России Борис Ельцин. Обиженный политик пришёл в ярость. В этот напряженный момент рядом с ним оказалась молодая женщина, корреспондент новостей московского канала. Она спросила, по какой причине его не допустили на церемонию. Тут этот герой разъярился ещё сильнее. Он скомандовал своей охране схватить девушку и обыскать её. Как он потом объяснял, ему показалось, что у неё в руках не микрофон, а граната.
 И вот на глазах у президента России, у начальника МВД Российской Федерации, у премьер– министра и прочих важных персон нашу коллегу скрутили, бросили в машину, и через пару минут выкинули оттуда в расстегнутой блузке. Наш оператор Валера Иванов, с которым мы стояли буквально в двух шагах от места происшествия, заснял весь этот инцидент с начала до конца. Потом опомнились все остальные съемочные группы, бросились записывать комментарии ответственных лиц. Отчётливо помню, как тогдашний министр МВД пообещал, что виновный в этом возмутительном произволе понесет заслуженное наказание. Но этого никогда так и не произошло.
 После инцидента наша съёмочная группа вернулась в «Останкино». Не успели мы дойти до комнаты Службы информации, как зазвонил телефон. Спросили нашего оператора. Пока он слушал голос в трубке, его лицо прямо на глазах покрывалось бледностью. Ему звонили от одиозного депутата. Требовали уничтожить отснятый материал. Пригрозили, что, если эти кадры будут обнародованы, пострадает его 11–летняя дочь. Назвали школу, в которой она учится. Быстро сработали. Мы решили, что ребёнок дороже, чем всем известный хулиган из депутатского корпуса. Кассету размагнитили.
 А наша молодая коллега, которой пообещал помочь сам глава МВД, даже не смогла подать в суд на обидчика. Ей указали на депутатский иммунитет гражданина. Сам же он в зале пресс–конференций Думы, мерзко улыбаясь, пригрозил, что любого журналюгу может хоть избить, хоть приласкать насильно, и ничего ему никогда за это не будет.
 Мы все были очень возмущены, в зале стоял гул. Все требовали извинений. Лидер партии сошел с трибуны и повернулся к журналистам спиной. Точнее, тем местом, которое ниже спины. И удалился в сопровождении своей охраны, с которой я никому бы не советовала встретиться в тёмном переулке. Пострадавшая в течение нескольких лет пыталась добиться справедливости. Когда потеряла надежду отстоять свою правду, ушла с телевидения. Этот случай тогда показал всем, что зло и насилие в ельцинской России главенствуют над всякими декларациями о демократических ценностях. А вскоре я узнала, что и в Америке с этим не очень…