Мы с Беатрис ходили на «Военно-полевой госпиталь» в новом кинотеатре в сорока минутах от нас. Пока ехали курили траву и слушали «Томми» - радиостанцию, играющую непрерывно. Ветер из открытого окна бил в лицо. Я чувствовала дух весны и сырости и считала себя свободной. Прямо сейчас мы могли пойти в ту закусочную и зависнуть там на всю ночь. Мужа у меня не было, родители бы об этом не узнали. Я бы взяла классный гамбургер с жаренной на углях курицей. Могла пофлиртовать с парнями на паркинге. Это мы и сделали – заказали такой гамбургер. Но я никак не могла пофлиртовать, потому что явился Рэймонд, только что брошенный, ворвался в зал и выпалил: «Где мой сын?»
Я разозлилась. Рэймонд, небось, ходил сюда каждый вечер и теперь намекал, что я недостаточно забочусь о его сыне. «В багажнике. Где ж еще». Я чувствовала, что люди развернулись на стульях посмотреть на меня.
«Я серьезно», - заявил он.
«Не твое дело», - ответила я.
«Я его батя».
«Отец. Говори отец». Я знала, что мне следует заткнуться. «Если ты такой хороший отец, скажи, какие слова твой сын научился говорить. Ты и не знаешь. Где ты, дрянь, был в воскресенье? С чего ты взял, что имеешь право хоть что-то знать о нем?»
«Лучше бы у него была нянька».
«Бев», - Беатрис так широко раскрыла глаза, как будто говорила «пошли отсюда к черту».
Я стерла прошлого Рэймонда из памяти, села в машину Беатрис и она рванула с паркинга так быстро, что моя виноградная содовая пролилась мне на колени.
Хватит таскаться по рэймондовским местам.
Позже, правда, мы остыли достаточно, чтобы поговорить когда он заедет, в основном о Джейсоне и общих знакомых. Потом, однажды ночью, в конце августа, почти через три месяца после развода, раздался тихий стук в дверь. Я заснула, читая «Дерево, растущее в Бруклине» и проснулась посмотреть в окно. Я увидела Рэймонда. Он стоял на переднем крыльце и смотрел на свои ноги. Открыв ему, я поняла, что надо надеть что-то поверх ночной рубашки, потому что видела как глаза Рэймонда с другой стороны дверной сетки разглядывают мои груди.
«Мне надо поговорить с тобой», - сказал он.
Я открыла и села на диван, скрестив руки на груди. Он сел напротив на стул и раздвинул колени. Достал пачку «Лаки» из кармана рубашки, выбил сигарету, прикурил. Движение пальцев и руки, положение сигареты во рту, манера затягиваться, как будто губы прилипли к фильтру – все было так знакомо... я сдавила сердце, чтобы не начать все снова.
«Бев, - повторил он, - я должен тебе кое-что сказать».
Я кивнула.
«Я еду добровольцем в Нам. 101-я воздушно-десантная дивизия. Буду десантником».
«Что! Почему?»
«Не знаю». Он пожал плечами и отвел глаза. «Не знаю. Бобби там погиб. Я не знаю. Мне тут нечего делать. Я понял, что должен защищать свою страну».
«Но ты не поддерживаешь эту войну».
«Я понял, что моя страна в войне, я должен воевать. Кроме того, у меня больше нет ни тебя, ни Джейсона».
«У тебя есть Джейсон. Он твой сын».
Он посмотрел на свои руки и потряс головой.
Я сопротивлялась порыву притянуть его голову к своей груди и побаюкать его.
Всю ночь я смотрела в потолок в темноте. Когда я впервые узнала Рэймонда, он водил желтый «Бонневиль» с голубой крышей, у него было много денег на пиво и и пиццу, кино на открытом воздухе или Речной парк Отдыха. Он тоже жил со своей матерью. Планировал поступить на военный флот, получить образование эквивалентное полному школьному и квалификацию электроника. Я забеременела и его жизнь разбилась. Я плакала, представляя Рэймонда за тысячи миль от дома, вжимающегося в рисовое поле, чтобы укрыться от льющейся на голову шрапнели. Я плакала еще больше, когда думала о прощании с Бобби в закрытом гробу, потому что прошло много времени. Его семья поставила на полочку над гробом выпускную фотографию и мы могли вспоминать каким он был. У Рэймонда не было выпускной фотографии, поставить над гробом было нечего.