Стелла снова вышла замуж. Ее новым мужем стал обаятельный и энергичный сотрудник ООН. Они переехали в Вену. Новая волнующая жизнь, полная впечатлений, захватила ее, что было вполне объяснимо. В своих письмах я не давал никаких поводов считать, что со мной что-то не так, и до середины шестидесятых Стелла практически полностью могла погрузиться в тот радостный и волнительный круговорот, что приносит с собой материнство. В наполненном жизнью городе у нее подрастали двое смышленых сыновей. Время от времени она вместе с мужем посещала и другие западноевропейские столицы, и каждые два года они проводили пару недель в Нью-Йорке.
Конечно, она подумывала и о том, чтобы сесть на поезд до Москвы, получив туристическую визу, чтобы повидаться со мной. Вот просто так. Это в характере Стеллы. Но она тоже была осторожна. Когда она искала совета по этому поводу – как у сотрудников Организации Объединенных Наций, так и у американских представителей – ответ у них у всех был один: так как она покинула Советский Союз с советским паспортом, то в их глазах она все еще является советской гражданкой. И, поехав туда, она рискует больше не вернуться обратно. Я был свидетелем множества именно таких вот историй, находясь в лагере, и я бы тоже, со своей стороны, дал бы ей тот же самый совет, несмотря на то, что безумно хотел ее увидеть.
Матери я показывал все ее письма. Мать обычно смотрела на них и протягивала мне обратно: «Это не Стелла», - говорила она, показывая на семейные фотографии, которые Стелла мне посылала. «Нет, это не дети Стеллы. Все это придумано в КГБ. Видишь, теперь я все это очень хорошо понимаю».
В конце своей жизни она так и не принимала реальность того, что у Стеллы были дети, и она так и не верила, что я переписываюсь со своей сестрой. Когда у меня родился сын, Андрей, в 1965-м, я принес его в госпиталь, и моя мать была очарована им и приняла его безоговорочно. Она ужасно гордилась своим внуком, которого могла увидеть воочию; она просто не верила в существование моих племянников, живущих в Вене.
Стелла также поверила в то, что у меня появился сын; со стороны казалось, что я все глубже укореняюсь в своей московской жизни.
Но в 1966 году двоюродный брат мужа Стеллы приехал в Москву с деловым визитом. Он оказался достаточно смел и добр для того, чтобы навестить меня и Ирину с нашим малышом в квартире на Сиреневом бульваре. Я был так взволнован этим визитом, что практически потерял свою бдительность и сдержанность. Но, включив радио на полную громкость, я придвинулся к этому первому своему посланнику из плоти и крови, и сказал ему напрямую, что рассчитываю на помощь Стеллы. Что ей нужно сделать что-нибудь для того, чтобы вытащить нас из Советского Союза. И что, если у нее появится любая возможность приехать повидать меня, пожалуйста, пусть она сделает это как можно скорее. В этом я был очень настойчив. Когда ее кузин вернулся в Вену, он сказал Стелле, что если она не приедет повидать меня, мое сердце будет разбито – и она принялась искать способ, чтобы безопасно осуществить такую поездку. Но, прежде чем у нее это получилось, должно было пройти немало времени. Слишком много времени.
Зимой 1967 года мою мать отвели в больничную баню в нижнем белье. В результате она простудилась, началась пневмония, и она умерла. Мы похоронили ее в очень холодный, холодный день. Вместе с нами на похоронах был Георг Тэнно. Я чувствовал тяжелую утрату – несмотря на ее сумасшествие всех этих последних лет, моя мать служила мне эмоциональным якорем, и мои визиты к ней были той живой ниточкой, что соединяла меня с моим прошлым. И я был почему-то убежден, что она вскоре увидится со Стелой, и что их встреча станет началом нашего возвращения домой, которое когда-то должно было произойти. И теперь все это ушло. Я не осмеливался написать Стелле обо всех тех обстоятельствах, что сломали жизнь моей матери.
Свободное копирование
