На протяжении почти трех лет Стелла так ничего и не смогла сделать или разузнать, и находилась почти в отчаянии. Потом пришли известия. Обрывочные и тревожные, но в то же самое время это были известия обо мне. Случилось это странным образом.
Во время моих путешествий в столыпинских вагонах между Москвой и Джезказганом в 1950-м на каждой из остановок заключенные обменивались информацией с другими заключенными, которых везли в противоположном направлении, в надежде, что так случится, что весточка дойдет до родственников или друзей. Я никогда не верил, что такой обмен может к чему-то привести, но один добрый немец – которого я совершенно не помню, но, тем не менее, премного ему благодарен – сумел в 1951 году донести до Стеллы известия о том, что он встретил меня во время этапа и что я нахожусь в лагере подневольного труда в центральной Азии. Это было все, и это были не очень хорошие новости, но для Стеллы это означало, что я, по крайней мере, жив, и это придало ей решимости делать что-то для меня.
Но те люди, которых она встречала в государственных учреждениях, а также те, кого она ежедневно встречала в ООН – среди них была Элеонора Рузвельт – говорили ей, что придание этой истории публичности несет в себе риск того, что меня пристрелят.
К этому времени моя мать получила мой треугольник из Куйбышева и отправилась вместе с ним в посольство в Москве, где была схвачена сотрудниками МГБ. Теперь на свои регулярные письма к нашей матери Стелла также не получала ответа, а через некоторое время сами ее письма и даже ежемесячные денежные переводы, что Стелла ей посылала, начали возвращаться к ней обратно в Нью-Йорк с припиской: БОЛЕЕ НЕТ ПО ДАННОМУ АДРЕСУ. Вот и все.
Если бы Стелла и смогла расшифровать ту реальность, которая скрывалась под этой короткой отметкой, она бы не смогла поверить в нее; когда я рассказал ей правду многие годы спустя, это настолько ее шокировало, что она не могла прийти в себя в течение нескольких часов.
Только в 1955 году Стелла снова получила письмо от матери. Оно было написано такой дрожащей рукой, и содержание письма было настолько странным, что Стелла поняла, что что-то не так, и решила, что мать, должно быть, очень больна. В письме говорилось только о том, что я нахожусь в Средней Азии, что мне нужны жиры, и мать спрашивала Стеллу, не может ли она прислать немного еды. Стелла тут же отправила матери посылку. Это была та самая посылка, которая чудесным образом была переправлена ко мне в Джезказган – с маслом и беконом, а также с кофе Maxwell House и сигаретами Chesterfield.
И затем, в 1956 году, появилась первая обнадеживающая новость, заставившая сердце Стеллы дрогнуть. Это было письмо из Государственного Департамента: «Ваш брат посетил посольство в сопровождении офицера КГБ. По всей видимости, он в отличной физической форме. На вопрос, нужна ли ему помощь, он ответил, что нет. Сотрудники посольства выдали ему по его просьбе причитающиеся ему пенсионные накопления».
Если кто-то в посольстве и спрашивал меня тогда, нужна ли мне помощь, он говорил, по всей видимости, очень тихо – я такого не слышал. Так или иначе, но Стелла в очередной раз отправила запрос в Государственный Департамент о том, что они могут для меня сделать теперь, когда я вышел из лагеря, где пребывал в заключении. Ей ответили, что нужно ждать. Ей ответили, что они ничего не могут поделать до тех пор, пока я сам не сделаю каких-либо шагов для этого. Стелла не могла в это поверить. Она правильно понимала, что я нахожусь не в том положении, чтобы предпринимать какие-то шаги. К этому времени мы с ней уже переписывались. Конечно, мне требовалось соблюдать осторожность. Я бы никогда не стал пытаться использовать некий код, или даже ссылаться на какие-то наши общие воспоминания ради того, чтобы передать некое скрытое послание. Я отдавал себе отчет в том, что мои письма подвергались самому пристальному изучению в секретном отделе КГБ, и что любые попытки рассказать ей правду о моем положении могли быть рискованными. Я ограничивался сообщениями о том, что у меня хорошая работа главного редактора, что я регулярно вижусь с матерью в госпитале, время от времени навещаю отца, и что погода стоит хорошая.
Стелла не имела никакой возможности узнать, нуждался ли я в помощи или нет. Из того, что было на поверхности, казалось, что нет. Стелла старательно отвечала на мои письма и ждала, что я подам ей знак.
В течение этого времени я изучал различные возможности, конечно, и обсуждал планы побега с Георгом Тэнно. Я предполагал, что если когда-либо и выберусь, то исключительно благодаря собственным усилиям – собственно, поэтому мне и не о чем было здесь говорить. Я не подавал никаких знаков.
Свободное копирование
