Наличие такого хорошего друга, которому можно было довериться, как Георг Тэнно, становилось для меня все более необходимым в начале 1957 года, в то время как напряжение от непредсказуемого поведения моей матери все более нарастало. Георг стал для меня источником стабильности в жизни. Я мог всецело полагаться на него, и с ним мне никогда не было тяжело. Моя мать не страдала. Я имел возможность сделать ее физическое существование очень комфортным, даже несмотря на наш жалкий угол. Большую часть времени ее сознание было ясным – в том, что касалось наших разговоров – и она могла вполне хорошо ухаживать за собой. Но нередко ее потаенные ужасные страхи относительного того, что ее снова заберет КГБ, и ее печальное, горькое наваждение о моей вовлеченности в заговор против нее прорывались на поверхность, и иногда это выражалось достаточно бурно. Дружба с Георгом – это все, за что я мог держаться, чтобы не сойти с ума самому.
Наконец, к счастью, этот вопрос разрешился. Однажды во второй половине дня мать заснула, оставив чайник на включенной газовой плите. Чайник выкипел. Мать проснулась от запаха гари: днище чайника расплавилось. Ей овладела мысль о том, что это было частью заговора против нее, и что в этот заговор вовлечены соседи по нашему дому. Мать пошла по дому, устроив скандал. Она обвинила их всех. У одной из тех женщин, мы знали ее, муж был милиционером. И та обратилась к своему мужу. Все они знали историю того, что моя мать раньше находилась в заключении в психбольнице. Тот милиционер вызвал соответствующую службу. Мою мать забрали для осмотра, и назад она уже не вернулась. Ее отправили на постоянную госпитализацию, поставив диагноз «параноидальная шизофрения». И, хотя на протяжении многих дней это тяжело меня угнетало и меня душило от злобы на эту безумную порочную систему, которая довела мою мать до такого состояния, я смог успокоить себя пониманием того, что теперь она в большей безопасности, что ей там хорошо, и что для нас обоих жизнь будет теперь более терпимой, чем была до этого.
Я мог навещать мать дважды в неделю, и приносил ей еды (без которой она бы голодала, кстати – вот так это устроено в России). Она вскоре очень полюбилась больничному персоналу, и ей отдали ключи от бельевой комнаты – она с большим удовольствием исполняла порученные ей обязанности, и я думаю, что в определенной степени это поддерживало в ней жизнь. Со мной она была очень радушна, когда я ее посещал, но мне она сказала, что провести ее вокруг пальца не удалось – она прекрасно понимает: так называемый госпиталь является учреждением КГБ, и я, конечно же, сотрудник КГБ, и никакие мои протесты не смогут поколебать в ней этого понимания. Несмотря на все это, мои визиты к ней стали для меня источником, пополнявшим мои душевной силы. Мы говорили о Нью-Йорке и том, как чудесно было бы вернуться, а также об ее дорогой сестре Тесси из Нью-Джерси, а также о моих кузинах – и, таким образом, несмотря на ее безумие, между нами возникла теплая нить взаимной привязанности, поддерживающая нас обоих.
Однажды меня попросили поговорить с главным психиатром отделения в этой больнице. Эта женщина усадила меня, и очень мрачно объявила, что моя мать страдает буйной паранойей, отмеченной колоссальными и необъяснимыми бредовыми состояниями. Я ответил, что мне известно, что у нее имеется несколько искаженное представление о некоторых вещах, но я вовсе не считаю, что это настолько ужасно.
- О, товарищ, это очень серьезно! Она рассказывала нам истории о жизни в Нью-Йорке, вы представляете? В ярких красках! Она описывает улицы и здания с такой достоверностью, что я ей почти поверила. Редко когда можно встретить такой запущенный случай. Мне очень жаль, что я вынуждена сказать вам о том, что она ушла очень, очень далеко в мир своих фантазий.
Я сидел и слушал эти декламации в течение нескольких минут, не подавая врачу ни единого знака. Когда она закончила описывать все те признаки, что убедительно доказывали, по ее мнению, то ужасное состояние, в котором пребывает моя мать, я выдержал паузу около минуты, а затем рассказал ей правду о своем происхождении, и о том, почему моя мать оказалась в том состоянии, в котором она была. Я был достаточно раздражен, и мне хотелось поставить ее в неловкое положение. Однако врачи не извиняются – особенно если их подловил кто-то со стороны. Она меня выпроводила, пребывая в сильном замешательстве, но при этом продолжая бубнить о том, что я должен понять, что моя мать нуждается в строгом наблюдении и серьезном уходе, и что мне важно регулярно ее навещать, и так далее. Как будто мне требовалось это говорить.
Свободное копирование
