Осень и начало зимы 1955 года остались в памяти серыми и рутинными, за исключением пары случаев грандиозных снежных бурь с сильнейшими снегопадами. Впервые нам было позволено отметить наступление Нового года небольшим праздником. Волошин, который все еще отказывался смягчиться и выдать мне пропуск, был довольно дружелюбен, в своей неприятной манере, когда я встречался с ним в зоне. Теперь он частенько по ней прогуливался, пытаясь реабилитироваться в глазах заключенных.
Ходило множество историй о самоубийствах среди лагерной администрации по всему Союзу, в особенности среди офицеров КГБ. Та тяжелая и циничная маска, которую они всегда надевали на себя перед нами во время допросов, не могла укрыть их от осознания того факта, что в основе всей их жизни лежали ежедневные мерзкие бесчинства, творимые в отношении своих сограждан – мужчин и женщин. И теперь перспектива того, что миллионы этих прошедших через надругательства тел будут бродить по улицам Советского Союза, принесла к ним в дом некое ощущение понимания реальности. Вероятно, большинство из них убило себя из-за страха. Но я надеюсь – точнее, мне даже хочется в это верить – что некоторые из них сделали это из-за отвращения к себе.
По нашему региону череда самоубийств прокатилась в январе 1956 года, когда та самая Комиссия прибыла в Кенгир. В течение суток нам стало известно, что они пересматривали приговоры за две-три минуты, и все это было практически исключительно формальностью. В первый же день было объявлено об освобождении более чем сотни человек.
Теперь мы поняли, зачем строился весь этот городок – Никольский. Многим из освобожденных было некуда ехать. Их жены или мужья, дети или родители либо умерли в тюрьмах, либо были расстреляны, либо пропали без вести. Многим из освобожденных все еще нужно было отбывать срок ссылки. Также имелась насущная необходимость сохранить шахты в Джезказгане в рабочем состоянии, а рабочих планировалось набрать в основном за счет бывших заключенных. Никольский должен был стать для них домом.
Вскоре по «параше» до нас дошли детали того, как работала комиссия в Кенгире. Она состояла из четырех человек. Один из них был представителем центрального комитета коммунистической партии; один – представителем генерального прокурора, генерала Руденко, которым и была подписана санкция на мой арест изначально; еще там был высокопоставленный КГБ-шник и человек, представляющий политических заключенных.
Каждый день приходили потрясающие новости об освобождении еще сотен людей в Кенгире. Радостное возбуждение в нашем лагере достигло небывалого подъема. Дисциплина стала очень посредственной, даже в шахтах. Даже самые тупые, грубые и жестокие охранники стали пытаться вести себя подобно человеческим существам. У многих из них это не выходило без того, чтобы не выглядеть при этом глупо или по-детски – они никогда не знали, как можно вести себя по-человечески со взрослыми людьми.
Свободное копирование
