Глава 27
С самого начала мне было запрещено отправлять или получать почту. Внезапно, без объяснений, 20 августа 1955 года я получил письмо от своей матери. Оно было очень простым. Написано письмо было слабой и дрожащей рукой, что навело меня на мысль о том, что она была больна. Но в письме мать писала, что с ней все в порядке, и что в МВД ей выдали мой адрес, и что она хотела узнать, как мое здоровье. Это было почти все. Я быстро запросил у Эпштейна, фотографа, ту другую копию моей фотографии на пропуск и отослал ее матери с коротким письмом, которое должно было удовлетворить цензора. В нем я написал, что со здоровьем у меня хорошо, что мне было очень радостно получить от нее весточку, и что если она может прислать мне продуктовую посылку, я бы с удовольствием полакомился угощением. Обычное для любого другого заключенного в лагере письмо.
Прошло не так много времени, и посылка пришла. Судя по всему, ее прислала из Америки Стелла, а моя мать переправила ее ко мне. В посылке было кофе «Максвелл»! В вакуумной жестяной банке. Я не помнил запаха настоящего кофе со времени того праздника, когда мы нашли мешки с кофейными зернами за бараками несколькими годами ранее. Аромат был оглушающим, и он навевал на меня ностальгию. В посылке были еще масло и бекон в консервированном виде – тоже настоящие драгоценности – так как жиры все еще сложно было найти. А еще там была целая упаковка сигарет «Честерфилд». Большая часть сигарет досталось охраннику, обыскивавшему посылку на предмет контрабанды. Я был близок к тому, чтобы потерять и все остальное, так как вошел в раж, сражаясь с ним из-за сигарет, но вскоре я остыл и осознал, что все имеет свою цену. Он позволил мне сохранить две пачки из десяти.
Сигаретами я поделился с Павлом Воронкиным, поселившимся в нашем бараке и ставшим для меня близким другом. Во время одного из наших смешанных концертов в рамках культбригады я повстречался с притягательной юной девушкой из Харбина – города, в котором Павел жил в детстве. Ее отцом был русский специалист в Китае, как и у Павла. Я рассказал ей о Павле, они стали переписываться и влюбились в друг друга, при том что не виделись друг с другом ни разу. Потом, несколько месяцев спустя, им удалось встретиться, и их связало по-настоящему серьезное чувство. Они условились, что поженятся, если только им удастся когда-либо выбраться из лагеря на волю живыми. Павел виделся с Юлей всего дважды перед тем, как она была освобождена в одну из первых амнистий. Но они продолжали интенсивную переписку. Юля оставалась в этом районе и была намерена дожидаться его. Ее письма были длинными, теплыми, и приходили часто. Многие из этих писем проносили в зону вольнонаемные рабочие из Желдор поселка, в сапоге. Ее письма позволяли Павлу на самом деле выжить в этот период, так как он начал думать, как и моя возлюбленная Гертруда, что ему никогда не суждено освободиться. Павел также был осужден решением особой комиссии.
Я добился разрешения о переводе в Желдор поселок. В моем рабочем задании значились тяжелые работы, поэтому мне полагались двухдневные «зачеты». На самом деле я с легкостью устроил для себя вольготную жизнь благодаря полной «туфте», как и ранее. Вокруг бродила масса будоражащих слухов о свободе, и я находил для себя проведение времени в безделье достаточно терпимым.
Я убедил себя в том, что отказ от освобождения осужденных, приговоренных комиссиями, не имеет абсолютно никакого смысла, и это положение скоро исправят. Хотя, конечно, глубоко внутри меня жил страх, который я подавлял, как только мог – страх того, что я, возможно, неправ.
Свободное копирование
