Американец в ГУЛАГе - 179

Глава 26

В конце концов, это оказалось легким и совсем несложным. Для Зои, с ее открытой и щедрой душой, не составило особого труда уговорить двух своих соседок побыть на карауле, в то время как мы занимались любовью у нее на квартире. Вероятно, большинство женщин в здании знали об этом, но никто нам и слова не сказал. Кровать Зои ужасно скрипела, и нам пришлось бросить матрас на пол – но это было неважно. Мы оба хорошо осознавали, что происходит. Это совсем не было влюбленностью – просто мы распознали друг в друге сильную взаимную физическую страсть, а также некую гармонию в нашем стремлении к тому, чтобы делить друг с другом удовольствие от этой страсти. Все это не осложнялось какими-либо душевными порывами. Никаких глубоких вздохов или еще чего-то – просто физическое наслаждение и радость от проявления нежности. В наших судьбах уже так давно не было хотя бы немного этой драгоценной нежности. Вскоре Зоя подружилась с женщиной-охранником, а я раздобыл некоторый запас больничного спирта, что смог утаить от Лавренова, который  теперь, в качестве моего начальника, должен быть присматривать за двумя госпиталями. Я передавал Зое маленькие медицинские бутылочки каждые несколько дней, а она отдавала их той женщине из охраны, что закрывала глаза на отсутствие Зои в зоне по ночам. В течение некоторого времени мы проводили вместе почти каждую ночь. Мы уходили подальше от жилых строений, находили стопку мешков в сарае с инструментами, или брали с собой телогрейки, чтобы расстелить их где-нибудь. Раз или два мы смело ушли на несколько километров в степь и предались любви прямо под невероятными звездами пустыни.  

Я чувствовал некоторую неловкость в том, что касалось Гертруды. В то же время я был молод и настроен достаточно романтично для того, чтобы полностью разделять для себя те возвышенные и исключительно духовные отношения, что связывали меня с ней, и легкие, плотские и не осложненные ничем иным встречи с Зоей. Зоя и я – мы были честны друг с другом. Мы знали, для чего мы нужны друг другу, и находили это совершенно приемлемым. Мы искали наслаждение в телах друг друга и не пытались строить предположений о каком-либо совместном будущем. Мы бы никогда не смогли жить вместе, и мы осознавали это вполне.

С Гертрудой же, однако, мы начинали все чаще и больше говорить о том, как нам найти способ быть вместе «после». Я предавался бесконечным фантазиям относительно того, чтобы взять ее в Америку, увидеть с ней Великие озера и Ниагарский водопад, а также Гранд Каньон, и, конечно же, побродить вместе по улицам Нью-Йорка, который теперь казался таким далеким. Ни в одной из этих фантазий не присутствовал секс. Для меня Гертруда была воплощением чистоты в человеке, и находилась где-то вне секса. Я знал, что когда, в один из дней, мы выберемся отсюда вместе, и у нас будет свободная жизнь в свободной стране, то мы поженимся, и у нас будут дети – но в этих мыслях не было ничего от Зои; все это находилось на другой планете. Мы говорили друг с другом все больше каждый раз, как встречались. Гертруда стала более живой в общении со мной, и в этом общении появилась теплота, но мы только держали друг друга за руки, не больше.

В Кенгире для женщин-медиков был устроен семинар, куда пригласили доктора Копылову. Ко мне пришел Лавренов и объявил, что мне придется взять на себя женскую клинику на несколько дней. Женщины настолько изголодались по мужскому прикосновению, что во время моего там пребывания посещаемость клиники утроилась. Многие из них хотели, чтобы я послушал у них грудь. Я никогда раньше не работал, как медик, с женщинами, и меня это все ужасно смущало, но я никогда не выгонял их и не насмехался над ними, даже тогда, когда было понятно, что причина обращения ко мне – исключительно недостаток внимания. Бог знает, что это было действительно им необходимо. Я прописывал им пару капель чего-либо – или немного аспирина, или валерианы, которая хорошо успокаивает – и говорил им придти в следующий раз. Интересно, что в своем состоянии повышенной сексуальной возбудимости и сексуального аппетита я ни разу не почувствовал намерения воспользоваться этими бедными женщинами, и я ни разу не сделал этого.  

Самое большое замешательство я испытал тогда, когда у меня на приеме появилась Галя Заславская. У нее была почечная инфекция, и ей требовались инъекции пенициллина. Ирина оставила для меня ее историю болезни для изучения. Галя пришла в клинику и отказалась снять свои штаны для инъекции. Я пытался ее уговорить, но в результате мне пришлось накричать на нее, приказав хотя бы приспустить край своего нижнего белья, чтобы я мог сделать укол в верхнюю часть бедра. Ей требовалось делать укол каждые три или четыре часа, и каждый раз она противилась тому, чтобы спустить свои брюки. Над этим эпизодом мы также впоследствии немало хохотали, годы спустя, в Москве, когда Галя Заславская и ее муж стали особо доверенными членами из кружка нашего «профсоюза».