Но внезапно от этой моей уверенности не осталось и следа. Репетиции были отложены на неопределенный срок. Ходили слухи о жутком бунте в соседнем лагере под Кенгиром, примерно в двадцати семи километрах от нашего. Внезапно все снова стало таким же жестким, строгим и кошмарным, как тогда, когда я впервые прибыл в Джезказган.
Вот история, которую я собрал из многочисленных источников. Вначале ходили только смутные слухи. Вроде бы охранники конвоя в Кенгире прибыли на работу пьяными и застрелили человека ради развлечения, и весь лагерь в ответ объявил забастовку. Или охранник расстрелял целую колонну, шедшую на работу, и лагерь взбунтовался. Или другие варианты этих основных событий. Позже в госпитале появился Виктор. В то время он был в Кенгире и смог рассказать значительную часть из того, что произошло. Никто из наших охранников ничего бы нам не сказал. Лавренов молчал как рыба, и был явно обеспокоен. Так или иначе, но, в конце концов, мы прояснили эту историю. Она выглядела следующим образом. Конвоиры вели себя все более расслабленно в том, что касалось правил конвоирования: раньше маршировать нужно было молча, держа руки за спиной, но с началом «оттепели» многие конвоиры закрывали на это глаза. В один из дней ведущий, который вел конвой, начал кричать на свою колонну – мол, они не выполняют правила, и что им требуется убрать руки за спину и заткнуться. Призыв был крайне резким, и вызвал много приглушенных ругательств со стороны заключенных. Один из охранников был пьяным – только один. Его занесло, или он был напуган тем, что заключенные выйдут из повиновения, или, возможно, ведущий конвоя подначивал его на это – никто не знает. Но известно, что он открыл огонь из своего автомата. Когда он опустошил свой магазин, в котором было семьдесят две пули дум-дум, девять человек лежали мертвыми, а более тридцати – ранеными, некоторые из них очень тяжело.
Лагеря в Кенгире были хорошо организованы. Там находилось два или три женских лагеря, и между мужчинами и женщинами, которые никогда не видели друг друга, возник постоянный поток обмена любовными письмами. Мужские и женские смены сменяли друг друга на рабочих площадках, где они оставляли записки и рисунки друг для друга, в результате чего завязывались сложные и серьезные отношения. Когда колонна мужчин, идущая на работу, проходила мимо женской колонны, возвращающейся назад, раздавались крики, вроде: «Иван Степанович, ты здесь?», или: «Кто из вас Таня Л.?», «Таня здесь?», - таким образом, им иногда удавалось мельком взглянуть друг на друга, и годы спустя я обнаружил, что многие такие пары поженились после того, как вышли на свободу. В то время такие отношения были частью взаимосвязи, позволявшей всему комплексу в Кенгире, как женщинам, так и мужчинам, сообщаться друг с другом посредством очень быстрой параши, принимая решения всем лагерем в течение одной ночи. На следующее утро заключенные пришли на работу и просто сели, полностью отказавшись от работы – до тех пор, пока не будет наказан тот самый охранник, а также пока не прибудет специальная комиссия из Москвы для изучения условий в лагере.
Начальство объявило о том, что охранник задержан и арестован. На несколько недель ситуация успокоилась. А потом пришло сообщение из другого лагеря, в другом регионе, через тюремный телеграф, что тот самый охранник появился там, и выглядел он при этом загоревшим и отдохнувшим, словно побывал на курорте, а также он красовался с новой медалью и вновь заступил на службу. Конечно, возможности подтвердить этого не было, и все это могло оказаться и выдумкой с целью провокации. Выдумка или нет, но ей поверили, и она спровоцировала дальнейшие события.
В КГБ распорядились привезти в лагерь большой этап профессиональных уголовников. Как ожидалось, урки будут вести себя, как обычно, притесняя политических, но в среде урок к этому времени наступили перемены. Впервые я столкнулся с такими переменами еще в 1951 году, когда во второй раз покинул Сухановку. Теперь урки знали намного больше из того, что происходило вокруг, и перестали называть политических «фашистами», и даже включали их, иногда, в круг «людей» - тогда, когда те имели достаточно весомые подтверждения своего сопротивления тюремным властям. К тому же эти вновь прибывшие урки были наслышаны о том, что в этом месте находится много женщин, и им не хотелось рисковать, чтобы потерять их благосклонность – в случае возможной встречи – из-за преследования тех мужчин, с которыми эти женщины, как было известно, были в хороших отношениях.
В этот раз кенгирский лагерь полностью остановился – согласно той истории, что дошла до меня. Появилась комиссия, состоявшая из московских генералов, но это только ухудшило ситуацию, потому что некоторыми заключенными эти так называемые генералы были опознаны в качестве кадров местного КГБ. Охранники вновь принялись с упоением жать на курок, и таких случаев со стрельбой стало намного больше. Заключенные сломали стены между лагерями. Внутри лагерей никогда не было вооруженной охраны, поэтому им это удалось – им только приходилось держаться подальше от вышек и использовать другие строения в качестве баррикад. После этого охранники полностью оставили лагеря. Заключенные принялись капать траншеи, был захвачен продовольственный пункт снабжения. Началась осада. Заключенные были хорошо организованы под началом бывшего полковника армии по фамилии, кажется, Кузнецов. Они провозгласили местный совет, лояльный московскому правительству, и выдвинули требования только о том, чтобы произвольные расстрелы прекратились, и чтобы из Москвы прибыла настоящая комиссия для того, чтобы оценить ситуацию на месте. В лагере они наладили отличную дисциплину. Были поползновения убить всех известных заключенным информаторов, но Кузнецов добился того, чтобы убедить заключенных в том, что в их интересах - вести себя с максимальной сдержанностью и достоинством. Он тоже был романтиком.
Вокруг лагеря окопалась целая дивизия войск МВД. Внутри заключенным удалось смонтировать радиопередатчик, чтобы оповещать гражданское население извне о том, что происходит внутри. Также они сделали огромный воздушный змей, и запустили его на сотни метров вверх, чтобы с его помощью распространить листовки, позднее сброшенные над городом Кенгир. В этих листовках заявлялось о приверженности заключенных к тому, чтобы вести себя цивилизованным образом, и повторялись требования относительно вызова комиссии по расследованию.
Сотрудники МВД перерезали снабжение лагеря водой; заключенные прокопали глубокий колодец. Военные при помощи тракторов снесли ворота, и предложили тем, кто хочет, выйти, обещая им безопасность – это был жест, которым хотели выманить информаторов, которые, как предполагалось, опасались за свои жизни. Некоторые информаторы сбежали, но остальные заключенные построили баррикады с внутренней стороны открытых ворот, и заявили, что баррикады служат той линией, за которую никто не может выйти без одобрения лагерного совета.
Внутри лагеря заключенные проводили политические беседы, и офицерам КГБ была предоставлена возможность безопасно пройти внутрь и увидеть, насколько добросовестно поддерживался среди заключенных внутренний порядок. Они продолжали посылать наружу одно и тоже сообщение всеми возможными способами, какие могли придумать – через радиопередатчик, воздушных змеев, с помощью политбесед с приглашением офицеров. Сообщение было следующим: мы не бунтовщики. Мы просто политические заключенные, которые пытаются отстоять свои права, будучи советскими гражданами.
Наконец, настоящая комиссия из Москвы прибыла. В течение трех дней велись переговоры за покрытым красным сукном столом с внутренней стороны ворот. Комиссия убыла, и на ее место прибыла дивизия штурмовых танков под названием «черные кошки» в составе десятков боевых машин, вооруженных холостыми зарядами. Танки завели стволы пушек в окна бараков и принялись стрелять. Сотни заключенных получили контузию. Тысячи охватила паника, и они выбежали из бараков на улицу, где многие были раздавлены танками, которые хаотично носились по всей территории лагеря. Улицы были мокрыми от крови, на них валялись оторванные конечности и вырванные кишки. Все сопротивление было полностью сломано, и позднее были вызваны бульдозеры, собравшие целую гору трупов для массового захоронения. Все это произошло на сороковой день, и в этот день мы обнаружили, что наш лагерь также окружен танками. Ворота были открыты, чтобы мы могли их видеть, и видеть направленные прямо в нашу сторону пушки. Мы не знали о том, что в Кенгире стреляли только холостыми. На работы в этот день никого не выгоняли, и ничего нам не было сказано. Нам было дано время, чтобы это бессловесное послание было усвоено. Нас все это ошарашило, и мы были полностью подавлены.
Свободное копирование
