Американец в ГУЛАГе - 60

«Ну, - произнес Орлов несколько дней спустя, когда я уже вдосталь наговорился про свою историю и наконец-то перестал дрожать, отдохнув в этой большой, светлой и теплой камере,  - я думаю, что теперь вам хорошо бы приготовиться к лагерю, и я могу быть вам в этом полезен».

Мне не понравилось это предложение. Я произнес: «Но ведь со мной закончили. У них на меня ничего нет. Наверняка им придется меня вскоре выпустить отсюда?»

Орлов выглядел немного смущенным, и отвел глаза в сторону. Потом он сказал: «Боюсь, что вам придется столкнуться со странной реальностью, в которой вы находитесь. Да, я определенно считаю, что вам придется это сделать. Если они действительно не нашли ничего против вас, ваш срок будет не очень большим, это совершенная правда. Но вам непременно дадут срок. Это невозможно для органов – арестовать и затем выпустить человека. Они никогда не делают ошибок, вы знаете; ваш усердный дознаватель наверняка сообщил вам об этом, я полагаю»?

Я рассеянно уставился на Орлова.

Он произнес: «Послушайте, приободритесь. Лагерь – это не дом отдыха, но после всего того, что вы преодолели с таким выдающимся мужеством, если я могу употребить эти слова, там вам будет очень хорошо. В лагере есть две группы заключенных: первые быстро умирают, а вторые устраивают себе вполне сносную жизнь и выживают очень хорошо. Вы, безусловно, не из той породы, что умирают быстро, и я дам вам несколько советов, как держать себя там».

Я постарался немного собраться. Ладно, подумал я, по крайней мере, с допросами покончено, и если я выдержал год этого ада, еще один год в лагере – это не так уж и плохо. Мне было интересно послушать, что скажет Орлов. Теперь, когда мои словесные излияния окончились, настало время и ему приоткрыться. Говорил он обо всем чрезвычайно подробно. Я попросил его рассказать о себе.  

«Видите ли, я – экономист, и хороший экономист, - начал Орлов. – Я помогал организовывать сельскохозяйственное производство в Саратовской области. И мы были очень успешны. Мы получили настолько хороший урожай пшеницы в 1938 году, что государство наградило меня орденом почета второй степени. Я был очень лояльным гражданином, по настоящему патриотом своей страны. В армию я записался добровольцем на второй же день войны. Мне присвоили звание старшего лейтенанта и быстро переправили на фронт. В конце 1941 года меня захватили в плен. В немецком лагере со мной обращались очень скверно. Кое-что из того, через что прошли вы, мне знакомо, по-настоящему знакомо».

Мы сели и закурили, помолчав. Я видел, что при воспоминаниях об этом тяжелом времени его лицо помрачнело. Потом Орлов продолжил.

«Случилась странная вещь. Навестить меня в лагерь пришли несколько советских офицеров. Они были одеты в немецкую униформу, выглядели хорошо откормленными и довольными. Мне они доверительно сообщили, что меня будут морить голодом до смерти, если я не соглашусь работать на немцев. Я ответил, что никогда не сделаю этого. Они сказали, что в этом нет ничего плохого, и что в один из дней мы найдем для себя возможность убежать и присоединиться к своим частям. Себя они предателями не считали. Очевидно, что они не смогли бы снова послужить Советскому Союзу, умерев в тюрьме, и они просто проявляли осторожность, чтобы не сделать для немцев чего-либо, что могло бы поставить под сомнение их лояльность.

Это был по-настоящему соблазнительный аргумент. И я соблазнился. Меня перевели в лагерь по подготовке разведчиков, хорошо кормили и учили немецкому языку, хотя выучить его было чрезвычайно сложно. Мне выдали униформу, и даже пистолет, и я присоединился к отряду, названному NORD».

«Как же вы могли работать в немецкой разведке, не ставя под сомнение свою лояльность?» - спросил я.

Орлов почесал затылок. Вид у него был жалкий, и я уже пожалел, что спросил его об этом. Через некоторое время он произнес: «Я всегда рассчитывал присоединиться как-нибудь к нашим войскам, к своим людям, и выдать им немецких разведчиков. Нашим шефом был полковник Краузе. Его части располагались под Могилевом. Он специализировался на вербовке бывших советских военных, заключенных и дезертиров в немецкую армию. Мне неприятно об этом говорить, но я должен сказать вам – дезертиров было очень много. Условия в нашей армии во многом были очень плохими. А многие из этих парнишек были из деревни. Образования у них не было. Им хотелось пищи, чтобы набить свой желудок, хотелось девушек и водки, и они ненавидели своих офицеров, ничего не знали о Советах и вообще о политике, и все, чего они желали по настоящему – это выжить. Поэтому они дезертировали».     

Рассказывая об этом периоде своей жизни, Орлов выглядел удрученно, и я решил сменить тему разговора. Но, по всей видимости, ему хотелось облегчить свою душу. «В действительности,  - произнес он, - я должен назвать вещи своими словами, и должен признаться, что то, что делал я, в своей основе не отличалось от того, что делали все эти неграмотные мальчишки. Я делал то, что делал, ради того, чтобы выжить».

Я сочувствовал Орлову с его чувством вины, и сказал ему об этом. Предательство Орлова вызвало во мне некоторое презрение к нему, но об этом я умолчал.

Орлов продолжал: «Мне были доступны все виды информации в подразделении Краузе. И сейчас у меня появилась возможность оправдаться, потому что после захвата Краузе в американском секторе Берлина в прошлом месяце меня вызвали в Москву на очную ставку с ним. Меня для этого отвезут на Лубянку. Я думаю, что в глазах государства я могу в некоторой степени искупить свою вину. В конце войны меня преследовало такое сильное чувство вины, что я пошел на запад, а не на восток – через британский сектор, и оказался в результате в Льеже. Я был там ранее, в отпуске. Там я женился на женщине – хозяйке небольшой гостиницы. Я вел замечательную, комфортную жизнь, и был совершенно уверен в том, что окончу свои дни спокойно, в качестве хозяина отеля.

Однажды появился человек, он говорил по-русски. Он представился мне старым эмигрантом. Я был в таком же состоянии, как и вы, когда перешагнули порог этой камеры пару дней назад. У меня была огромная неутоленная жажда общения на своем родном языке, и я искренне поведал ему свою историю, пригласив заходить почаще. Он пришел снова буквально на следующий день, очень пунктуально. Мы выпивали вместе. Следующее, что я помню – это то, что я проснулся в советском самолете. Это был агент, вы понимаете. А я даже оплатил ту выпивку, которой меня усыпили», - с грустью добавил он.