В том же 1929 году началось мое личное общение с Марком Львовичем Слонимом. Слоним в это время уже не жил в Праге, где раньше был литературным редактором эсеровского журнала “Воля России”. Его невесту сбил автомобиль премьер-министра: увидев Марка Львовича, она окликнула его и бросилась на улицу, не заметив мчащуюся машину, которую остановить было уже невозможно. Это так подействовало на Марка Львовича, что он покинул Прагу, перебравшись в Париж. Но он по-прежнему оставался редактором журнала и был тесно связан с эсерами, которых в Праге оказалось много: здесь находился центр их организации, и М. Слоним время от времени приезжал сюда, обычно выступая при этом с публичными лекциями. Мое знакомство с ним произошло на одном из литературных собраний в Земгоре. Он говорил о современной советской и эмигрантской литературе. Говорил интересно, плавно, без всяких записочек, великолепно владея словом. И главная идея его была: посмотрите, как это здорово, какая плеяда русских прозаиков, русских поэтов возникает в Советском Союзе, несмотря на сложности с режимом, а в эмиграции молодых очень мало. Он назвал Сирина-Набокова, который тогда назывался просто Сирин, назвал Газданова и, между прочим, Василия Федорова, пражанина. Заседание проходило в читальне Земгора, большой зал, пришло много народа, Слоним был известен как хороший докладчик и интересный обозреватель советской литературы, которой все страстно интересовались, но не поспевали ее читать. Василий Федоров тоже там присутствовал и даже покраснел от удовольствия, что его назвали среди актива молодой эмигрантской прозы.
Потом начался обмен мнениями. Председательствовал В. Г. Архангельский, эсер довольно видный, за председательским столом сидел также заведующий эсеровской читальней и библиотекой. Вопросы были довольно неинтересные. Вдруг неожиданно я услышал, что мне дают слово, — оказывается, я инстинктивно поднял руку. Я немножко струсил, но отступать было поздно, и я выступил. Отметил, что все, сказанное М. Л. Слонимом, очень интересно, мы ему благодарны за все. Но с одним пунктом я позволю себе не согласиться: нельзя назвать количество талантливых авторов из молодых за границей, так как у них нет возможности проявить себя как следует — им негде печататься, а когда это станет возможно и журналы будут принимать не только по тому признаку, что это знаменитый писатель из России, а и потому, что тут интересная проза, тогда выяснится и наш литературный актив. И Марк Львович сделал бы большое дело, увеличив количество печатающихся молодых авторов за границей…
Я сел и пребывал в ужасном состоянии, думая: “Боже мой, что я натворил, хорошо бы удрать!” Но удрать было трудно. Я сидел у окна, пришлось бы проталкиваться по ряду, поднять нескольких человек, сидевших в пальто, и тогда все обратили бы внимание на то, что я удираю. Словом, удирать я не стал. Потом я увидел, что Слоним спрашивает сидящего справа Архангельского и слева заведующего читальней о чем-то, а они оба только покачали головами. Я догадался, что он хотел установить мою фамилию, но сидевшие за председательским столом меня не знали. Когда он начал говорить, главный его ответ был мне, при этом он назвал меня “мой критически настроенный коллега”. Тогда принято было в университетской среде всех называть “коллега”, потому что большинство молодежи составляли студенты. Вначале Слоним довольно резко сказал, что с интересом слушал критику, но что во многих отношениях я совершенно не прав: толстые журналы — это не лаборатория для молодых авторов. Начинающий должен пробовать свои силы вне больших журналов, а когда обретет свой почерк, его примут и толстые журналы. Он напомнил, что как раз в 1928 году они начали устраивать конкурсы, уже выявили нескольких молодых авторов и начали их печатать. Из контекста его выступления можно было понять, что я довольно верно сказал по существу и что, конечно, следует приложить все усилия, чтобы расширить фронт молодых зарубежных авторов. Меня он похвалил, заметив, что было очень интересно и приятно услышать молодой голос в аудитории и этот голос и то, что при этом было сказано, не просто критика, но конструктивная критика.
Это случилось в марте 1929 года, в ту пору стояла холодная погода. Позже, в начале лета, в июне, я получил приглашение от Слонима на литературный чай “Воли России”. Литературные чаи “Воли России” — это было большое событие, там ко мне подошел Слоним, познакомился и сказал, что надеется на мое участие в их критическом отделе. И действительно, через некоторое время мне прислали из редакции книги, на которые я написал рецензии, а в 1930 году они начали печатать некоторые из них. Это меня подбодрило, а когда наступило лето, оказалось, что академические успехи у меня хороши, в отношении Кондаковского семинария тоже все обстоит благополучно. Вдобавок мне очень великодушно дали трехмесячный отпуск: июль, август и сентябрь.
Свободное копирование
