Когда я приехал в Таллинн, мы стали уже планировать “Новь” № 2, который выходил в большем объеме, чем предыдущий, и мне пришлось кроме передовой написать целый ряд статей. Было очень много работы, но у нас уже имелся известный опыт, и номер, который появился к концу лета, получился удачный.
О своем знакомстве с Виктором Франком я уже писал в статье “Блуждающая судьба” (“Новое русское слово”, 14.X.73). Мы с ним моментально подружились, как это бывает в молодости, когда без всяких предисловий вы вдруг чувствуете расположение и полное доверие к человеку, становясь его другом. Мне наше знакомство было еще очень любопытно и потому, что я впервые встретился с человеком такого типа, высокообразованным, из интеллигентной семьи, ибо отец Виктора был великим русским философом.
При этом оба они по своим убеждениям являлись политическими консерваторами в хорошем смысле этого слова, что выгодно отличало их просто от реакционеров, которыми полна была Прага, или либеральных демократов, ратовавших за углубление человеческих отношений в сторону еще большего их раскрепощения. А оба Франка — отец и сын — были консервативны в своих принципах. Эта позиция Виктора Франка нашла свое яркое отражение в его статье “Пушкин в 1830 году”, которая была напечатана в третьем номере нашей “Нови”. Появление Виктора Франка несомненно способствовало расширению круга непосредственно общавшихся между собой людей, принадлежавших к эстонскому землячеству, и тех, что волей обстоятельств были вовлечены в этот круг. Включился в какой-то степени в него и Евгений Иванович Мельников, с одной стороны, а с другой — друзья и коллеги Кости Гаврилова — Лев Владимирович Черносвитов, очень милый человек, которого мы все звали дядей Левой, и Николай Алексеевич Раевский. Несмотря на то что оба были старше, они оказались в нашем круге. И этот круг вдруг пополнился совсем новым для нас явлением — берлинцем Виктором Семеновичем Франком, который на самом деле был москвичом. Весной 1930 года, когда я уже опять ехал через Берлин, появилась новая точка опоры: семья Франков. Виктор взял на себя представительство от имени нашей “Нови”, которую мы проектировали издать опять осенью 1930-го. И в Берлине он уже как представитель “Нови” вступил в общение с целым рядом лиц, начиная с Сирина-Набокова, у которого попросил фотографию, поскольку предполагалось дать о нем в журнале статью. Виктор Франк связался с берлинскими поэтами, которые откликнулись на этот контакт и дали нам немало хороших стихов. Само собой разумеется, в третий выпуск “Нови” опять были позваны пражские авторы из “Скита”.
Словом, этот номер “Нови” оказался до известной степени почти на уровне международного журнала. Ибо появился кое-кто даже за пределами Европы.
Я обратился к Сергею Михайловичу Шиллингу, который по-прежнему являлся нашим патроном и гарантом, уговорив его опубликовать в “Нови” состав ее редакционной коллегии. В первых двух номерах редакционная коллегия отсутствовала, подразумевалось, что редактирую ее я, но и мое имя как редактора тоже не упоминалось. А теперь мне подумалось, что нужно это как-то закрепить. И я даже немного перестарался, включив в редакционную коллегию, может быть, в известном смысле слова мертвых душ, которые как литераторы себя никак не проявили. Я не знал, как долго смогу продолжать издание “Нови”, приезжая из Праги, хорошо было бы, чтобы уже местные литераторы продолжили эту традицию. Тем более что у нас появились здесь интересные фигуры. Например, Ирина Кайгородова, которая уже когда-то выступала у нас со стихами, а теперь опубликовала хорошую рецензию на книжку Вячеслава Лебедева “Звездный крен”. Вошел в редакционную коллегию Костя Гаврилов и еще кое-кто из молодых.
Третья книжка “Нови” получила отклики в прессе — пространно написал о ней критик Петр Пильский в рижской газете “Сегодня”. Я лично очень много работал над этим номером как редактор. Мне принадлежала также передовая “Смена поколений и единство культуры”, в основу которой была положена незамысловатая идея о том, что меняются поколения, меняются литературные вкусы, но незыблемыми остаются те принципы, на которых веками строилось здание русской культуры. Мне же принадлежал рассказ, написанный весной 1930-го, — “Жена”, благодаря которому я и был принят в “Скит” как полноправный член.
Свободное копирование
