Путешествие в страну всевозможных невозможностей - 39

ЭТАП

24 декабря меня вызвали на этап. Прежде всего нам выдали отобранные ещё на Лубянке принадлежности туалета, как-то: шнурки от ботинок, подтяжки, галстук, подвязки и ленту от шляпы; затем нас вывели в какой-то коридор, причём выходящие в него двери камер не были закрыты. Движение в этом коридоре было очень оживлённое: люди циркулировали во всех направлениях, переговаривались о чём-то, расстилали на полу какие-то вещи, передавали друг другу деньги. Вначале я ничего не мог понять, но потом сообразил, что попал на импровизированный базар; в особенности это стало для меня ясно, когда ко мне обратилось несколько человек с предложением продать мой ульстер за 300 рублей, обещая в придачу дать корявое чёрное пальто. Когда я отказался от этого предложения, то один них сказал:

— Зря не соглашаетесь, воры у вас всё равно пальто отберут и в лагерь вы приедете в одной телогрейке, да и без денег.

Торговля шла вовсю. Заглянув в одну из камер, я заметил там группу татар, с интересом рассматривавшую чье-то жёлтое ватное одеяло, но, по-видимому, не могли договориться о цене. Как я ни был неопытен, я всё же заметил, что купленные вещи, пройдя пару рук, исчезают из помещения и, видимо, «выходят на свободу».

Мои наблюдения были прерваны надзирателем, выкликнувшим мою фамилию. Опять «шмон», который на этот раз производил тот конвой, который будет сопровождать наш этап. При обыске отбирались вещи, которые только что нам были выданы обратно, причём на этот раз их отбирают уже окончательно. Солдату, который меня обыскивал, понравились мои галстук, подтяжки и прочие вещи; видя, что я заметил, как он любуется ими, он вдруг налился злобой и заорал:

— Повернись лицом к стене! Повернись, я тебе говорю, а то я тебя сам поверну, да так, что ты там и останешься! Забирай своё барахло! — командует он. Я взял в охапку своё имущество — бельё и платье — и в этот момент получил такой удар в спину, что пролетел метров пять и голый упал, сбив с ног ещё двух человек. Оделся я, уже стоя в коридоре.

Около двух часов нас вывели на грязный двор. Погода была неприятная: оттепель, временами шёл снег с дождём. Народу на дворе набралось уже около двух тысяч, а из тюрьмы всё выводили новые партии. Началась перекличка: вызванные должны были строиться в колонны по шесть человек. Слышу, как несколько раз выкликивают «Петриченко». Наконец чей-то голос откликается:

— Петриченко в лазарете, болен.

Петриченко был привезён вместе со мною из Гельсингфорса. Это — матрос, бывший руководитель Кронштадтского восстания в 1921 году[1], после подавления которого он бежал в Финляндию. Здесь он женился, организовал малярную артель и разбогател на подрядах. Во время войны он вдруг сделался коммунистом и советским патриотом и вёл себя так, что финские власти посадили его в тюрьму. После войны он сделался вице-председателем образовавшейся организации «Советский патриот», но это ему не помогло и, по требованию большевиков, он был арестован вместе с другими моими товарищами по несчастью и привезён в Москву.

Один из моих будущих следователей, майор Новосёлов, вёл его дело и характеризовал его так:

— Я был очень заинтересован получить дело Петриченко; ведь Кронштадтское восстание в случае удачи изменило бы всю судьбу России и руководители его оказались бы во главе государства. Я думал, что буду иметь дело с крупной личностью, и вдруг увидел, что он… — и Новосёлов выразительно постучал согнутым пальцем по крышке стола.

Я рассмеялся в ответ и сказал:

— Вот потому-то из восстания ничего и не вышло, что во главе его был Петриченко. Но меня интересует другое: за что вы судили его? Во время войны он у нас, в Финляндии, сидел в изоляции из-за его симпатии к вам, а ведь участникам Кронштадтского восстания в 1923 году была объявлена амнистия.

 Новосёлов несколько замялся, но потом сказал:

— Мы его обвиняли не за восстание, а за то, что во время него он арестовал Ворошилова[2].

Между тем колонна выкликаемых росла, постепенно образуя длинную чёрную змею. Неожиданно в толпе я увидел Владимира Михайловича Деспотули и не мог удержаться от улыбки. Милый Владимир Михайлович был наряжен в длинную до полу красноармейскую шинель, шлем-будёновку и несуразно большие ботинки. При его небольшом росте он смахивал на маскарадный персонаж.

Наконец всё было готово, и мы тронулись, окружённые со всех сторон конвоем, который, осыпая нас площадной руганью, пытался заставить двигаться быстрее и не растягиваться. Мы шли вдоль железнодорожных путей, около которых стояли кое-как выброшенные из вагонов машины для укатки строящихся дорог, на которых мелом было написано «брать», мимо целых составов, гружённых алюминиевым ломом аэропланов, металлическим ломом, состоящим из выломанных ванн, водопроводных труб, броневых колпаков и т. д. Видимо, всё это было выкрадено из Германии.