Учительствую в сельской школе - 2

II.

М***  оказывалось большим селением. Мы долго ехали по его главной улице, мощеной жердями, миновали почтовое отделение, завернули за угол,  прогремели по мосту и, наконец,  поднявшись с моста на бугор,  очутились перед школой или, вернее, перед домом,  предназначавшимся под школу. Это была с виду довольно хорошая, почти новая, большая изба, приткнутая на юру и предоставленная на произвол всех четырех ветров.  Вокруг -- ни дерева, ни кустика; старый, дырявый плетень да какие-то жалкие сарайчики -- и только. Узким коридором изба разделялась на две части: направо от входа -- кухня и помещение для сторожихи; рядом -- чулан,  нечто в роде кладовой; налево первая дверь вела в школу, т.-е., собственно в классную, далее дверь -- в мою комнату. Комната в два окна, с большой русской печью в углу.

"Жить можно!" решил я про себя, оглянув отведенное мне помещение. Но, как оказалось впоследствии, это помещение имело одно очень большое неудобство, которое, впрочем,  в октябре месяце, при теплой осенней погоде, не могло дать себя почувствовать.

Против школы, прямо через дорогу, в глубине двора стоял почтенный, настоящий барский дом,  окруженный с трех сторон примыкавшим к нему обширным тенистым садом.  В этом-то доме жила основательница школы и ее семья -- отец,  мать, сестра.

Отец ее был генерал николаевских времен, кажется, сослуживец Клейнмихеля, -- высокий, худой старик, полу-мертвец. Неизлечимый недуг буквально, как говорится, "приковал его к одру". Старик проводил свои последние  дни или, вернее, годы, не вставая с постели. Жизнь его только и поддерживалась ежедневными впрыскиваниями морфия. Старшая дочь производила эти впрыскивания, и после них больной оживал,  избавляясь на время от своих тяжких страданий.

Мать и обе дочери производили на меня очень приятное впечатление. Между сестрами, впрочем,  было мало общего.

Старшая -- сдержанная особа, очень любезная и внимательная, с мягкими, спокойными манерами, с тихим, ровным голосом. Из таких девушек жизнь вырабатывает самоотверженных Антигон,  добрых,  честных жен,  прекрасных матерей семейств.  Тихо, но не бесследно такие женщины проходят в мире... Младшая же сестра, С. А. (основательница школы), была ее живым контрастом. Наружность ее была также симпатична, хотя совершенно в другом роде. Худощавая, нервная, с живыми темными глазами... Вся -- огонь, пламя; вечно увлекающаяся, еще более старшей сестры готовая на самопожертвование, готовая забыть себя ради идеи, ради общественного блага. Обращение ее было нервное, -- то спокойное, тихое, то резкое, порывистое; в голосе ее слышалась неравная дрожь. В загадочной глубине ее выразительных темно-карих глаз было что-то трагическое, что-то роковое, невольно заставлявшее опасаться за нее. Эта молодая девушка не жила, но горела... Многие впоследствии находили, что С. Л. кончила печально. Я же всегда думал,  что она кончила так,  как должна была кончить, и не было иного исхода для этой натуры -- кипучей, страстной и несчастной...

В следующие два дня -- пятницу и субботу -- я устраивал свое помещение и приводил в порядок всю школьную обстановку. Нужно было повесить в школе висячую лампу, развесить по стенам раскрашенные картины из св. писания, из русской истории и рисунки с изображением разных зверей и птиц.  Нужно было переписать книги, имевшиеся в школьной библиотеке, и составить наскоро каталог.

В эти дни с утра до вечера ко мне приходили "записываться" желающие поступить в школу -- мальчики и девочки, иные в сопровождении отца или матери, иные же, побойчее, -- одни. В эти два дня записалось человек 40, да на следующей неделе, уже во время занятий, прибыло еще около 20 человек из соседних деревень. С. А. ранее уже сама начинала урывками заниматься с ребятами и теперь пустила самые заманчивые слухи об ее "новой школе".

Некоторые из отцов,  приводившие ко мне своих ребят,  спрашивали меня:

-- Правду говорят,  что ты можешь в одну зиму научить читать и писать?

-- Постараюсь даже научить скорее... месяца в три! -- отвечал я.

-- Ой ли! -- с изумлением говорили отцы, недоверчиво покачивая головой. -- Что уж больно скоро... Ведь этак,  пожалуй, и мы, старики, учиться к тебе придем!

-- Ну, что ж, -- говорю, -- и в добрый час! Только хватит ли меня одного на всех!..

-- Мальчонка-то моего не оставь, подучи, пожалуйста! -- упрашивал один чадолюбивый отец семейства. -- Ужо моя старуха, как-нибудь, яичек тебе принесет,  либо кончик холста... Холст-то добрый!.. Уважь! Не оставим!

От холстины и от яиц,  как вообще от всяких приношений, я, конечно, отказался раз навсегда, объяснив просителям,  что я за свою работу получаю жалованье и уже ни на какие приношения не имею права, что просьбу их "поскорее подучить" я и без того должен "уважить".

Матери все хлопотали больше о теле.

-- Стегать-то станешь? -- спрашивали меня бабы.

-- Нет,  не стану! -- категорически отвечал я. Одна мамаша готова была торговаться и идти на уступки и заботилась только о том,  чтобы "того"... "не очень больно".

-- Известно, парнишка глуп... -- рассуждала она, гладя по голове своего сыночка, парня лет 14, чуть ли не выше ее ростом.  -- Для чего иной раз не постегать... только, чтобы не шибко... А то вон в той школе как дерут -- страсть! До крови настегают... С разумом ежели постегать -- ничего!

Я уверял баб,  что ни с разумом ни без разума сечь ребят не стану, и убедительно просил,  чтобы и сами они дома моих учеников и учениц не подвергали этому телесному наказанию. И должно отдать честь этим деревенским отцам и матерям: никто из них не упрашивал меня сечь ребят.

Всем записывавшимся я объявлял, чтобы они в воскресенье, к 5 часам вечера, собрались в школу, причем пояснял,  что ученья в этот вечер я, разумеется, не начну, но хочу только познакомиться с ними, поговорить кое о чем и кстати поучу их тому, как надо учиться.

В воскресенье вечером зажгли лампу. Пришла С. А., собрались ученики; все свободные места около двери и за лавками были заняты разношерстной деревенской публикой.

С живейшим интересом следили за каждым моим движением и, по-видимому, ожидали какого-то торжественного начала. Но никакой торжественности не вышло...

Для того, чтобы познакомиться со степенью развития моих будущих учеников,  я стал расспрашивать то того, то другого из них: каково они живут? сколько у них лошадей, коров,  овец? сколько у них в наделе десятин земли? когда сеют рожь и яровое? почему не раньше? много ли ставят стогов на лугах? поздно ли кончается молоченье? и т. д. Ребята сначала несколько смущались: они, очевидно, не ожидали подобных вопросов,  но, несмотря на их смущение, ответы по большей части получались толковые. Я скоро увидал,  что с этим маленьким народом можно хорошо повести дело.

Затем я указал им на то, что они должны стараться учиться как можно лучше -- для того, чтобы деньги, потраченные на школу, на их ученье, не пропали даром. Тут я по пальцам стал высчитывать: что стоит их ученье, т.-е. устройство и содержание школы, постройка дома, обзаведение обстановки -- столов,  лавок,  доски, счетов,  шкафа для книг; далее -- учебные принадлежности: учебные книги, бумага, перья, чернила, карандаши, подвижные буквы, картины на стенах,  книги для чтения.

-- Все это, -- говорил я, -- стоит денег -- и немалых денег.  Я за свои занятия с вами буду получать 25 рублей в месяц.  Вы только подумайте: двадцать пять рублей, -- проговорил я с расстановкой и внушительно, смотря на ребят.

Я знал,  что 25 рублей, им покажется громадной суммой; причем мне также было известно, что самое сильное впечатление на детей, обыкновенно, производят подробности наиболее конкретного свойства. Детский ум еще не готов для отвлеченностей и для широких обобщений; ребенок -- реалист par excellence, и даже в область фантастических вымыслов вносит он свой реализм.

-- Смотрите же, чтобы ни один день в школе не пропал для вас даром! -- говорил я. -- Пусть не говорят добрые люди, что деньги на вас тратятся напрасно! От школы вы не увидите ничего худого, но узнаете в ней много доброго, полезного для себя... Поэтому каждый порядочный ученик будет относиться к школе с уважением и с любовью.

Далее я пояснил,  что значит хорошо учиться.

-- Нужно внимательно слушать меня, -- говорил я, -- и стараться понять, о чем я говорю. Чего не поймете, спрашивайте меня сейчас же; когда же поняли, то старайтесь понятое запомнить навсегда, а для того, чтобы запомнить, повторяйте про себя, молча или вслух,  то, что надо запомнить. На авось, не подумавши, не отвечайте, не торопитесь; если чего не знаете, так и скажите: "Не знаю!" Нам придется начать ученье с азбуки.

Я объяснил,  что для каждого звука нашего голоса есть соответствующей знак -- буква (тут я взял из ящика о и сказал,  как читается эта буква), что все буквы вместе составляют азбуку, что слово "азбука" происходить от названия первых двух букв,  читавшихся по-старинному "аз", "буки". Чтобы не потерять даром вечера, я воспользовался случаем и экспромтом стал показывать ребятам  буквы: о, а, у, х. Тотчас же мы стали разлагать слова: "ухо", "уха", "ох", "ах", на составляющее их звуки, и затем из этих звуков снова составлять слова. Через полчаса мальчики и девочки посмышленее уже начали постигать механизм слогов,  т. -- е. чтения.

Публика, не дождавшаяся никакого торжественного вступления, тем не менее, с напряженным вниманием следила за всем происходившим.

В восьмом часу наша первая беседа кончилась. Назавтра следовало начаться ученью.

-- Понедельник -- день-то тяжелый! -- заметил один из публики при выходе из школы.

-- Нет,  -- говорю, -- день хороший, легкий... он тяжел только для того, кто в воскресенье был шибко пьян.  Веселый смех послышался в толпе.