Летом 1867 года разразилось восстание в Болгарии. Турки ужасно свирепствовали. Нельзя было без ужаса читать о том, что они творили над несчастными болгарами, как истязали, издевались над ними, над женщинами, над детьми... До глубины души волновали меня корреспонденции из Болгарии, -- страшные, кровавые сцены мерещились мне, не давали мне покоя. Меня возмущало безучастие, равнодушие цивилизованных народов в виду совершавшихся злодейств... И вот сгоряча, под впечатлением прочувствованных ужасов, переживаемых болгарами, я написал в защиту болгар воззвание к русскому обществу и отнес его в редакцию газеты "Голос".
День 20 июля 1867 г. сделался для меня памятным днем. В этот день в первый раз я увидел в печати написанное мною... ("Голос", No 198). Конечно, в этом первом моем произведении (появившемся в печати) отразились сполна идеализм и наивность юношеской мечтательности. В своем воззвании, напр., я, между прочим, говорил о том, как Европа страшно возмутилась, содрогнулись от негодования и трауром покрылись европейские дворы, когда дошла весть о расстрелянии в Мексике императора Максимилиана, а тут, в Болгарии, гибнут сотни, тысячи несчастных, кровь ручьями льется, а Европа молчит. "Не равносильно ли такое молчание преступному одобрению действий турецкого правительства? -- спрашивал я. -- Или, может быть, Европа столь наивна, что верит обещаниям Абдул-Азиса умиротворить своих подданных?.. Можно ли ожидать от Турции исполнения подобных хороших обещаний"...
Не войны с Турцией я хотел, -- нет! Я желал, чтобы все европейские государства, составив коалицию, сказали башибузукскому правительству: "Руки прочь! Довольно крови! Довольно издевательств над человечеством!.." И Турция, конечно, ни одного дня не могла бы противиться воле всей Европы, и без пролития крови был бы спасен болгарский народ... Через десять лет после моего воззвания Болгария была освобождена русскими и даже получила конституцию из рук русского генерала, но это освобождение совершилось не так, как я мечтал: она было куплено дорогою ценой -- десятками тысяч жизней русских людей...
Весну, лето и осень того года мне жилось очень плохо; у меня был только один 15-рублевый урок, да и на тот мне приходилось ходить за несколько верст, но я ни разу даже и не подумал обратиться в редакцию "Дела" за деньгами ("авансом").
В это же лето вследствие различных обстоятельств я почувствовал охоту смертную писать стихи. Лирика моя -- теперь это обстоятельство для меня вне всякого сомнения -- была неоригинальна, была плоха. Но не то, конечно, удивительно, что я писал плохие стихи, удивительно то, что стихи мои печатали (в баумановской "Иллюстрированной газете") и даже, можно сказать, с "превеликим удовольствием"1) [Под стихотворениями я подписывался "Горацио" и "Скиф-эпикуреец"]. Я, разумеется, был очень доволен, что мои стихотворения одобряются редакцией и охотно печатаются, был так рад -- и притом благоразумен (как оказалось впоследствии), что о гонораре и не заговаривал... Но тут вышел неприятный казус...
Товарищи, узнав о моих поэтических вылазках инкогнито на страницах "Иллюстрированной газеты" и о том, что я не получаю гонорара, в один голос назвали меня "чудаком", подняли меня на смех и принялись объяснять, что ведь за стихи деньги платят, кстати вспомнили и о том, сколько Пушкин получал за строчку (воспоминание уж совсем неуместное в данном случае). Насмешки приятелей над моей "непрактичностью" мне показались чересчур обидны, и я, скрепя сердце, заявил однажды в редакции желание получить гонорар, но редактор -- почтенный Вл. Р. Зотов -- мне тотчас же растолковал, что у них "начинающим не платят", и вполне убедил меня в неосновательности моей претензии. Тем дело с гонораром и кончилось...
Свободное копирование
