Мои первые шаги на литературном поприще
Я вышел на работу -- на тернистое литературное поле -- в конце приснопамятных и славных 60-х годов, которые чернить и порочить впоследствии (в 80-х и 90-х годах) считалось не только в моде, но даже, прямо можно сказать, ставилось людьми "благомыслящими" в особенную заслугу перед отечеством.
В январе 1867 г., живя в Москве, я начал писать мою первую повесть, и писал ее быстро, с увлеченьем. В феврале я уехал в Петербург, где и кончил ее.
Тогда я совсем еще был незнаком с журнальным миром, не имел понятия о литературных лагерях и решительно не знал, куда, в какую редакцию нести мне свою "Грешницу". Те журналы, которыми я прежде зачитывался (еще будучи в гимназии), -- "Русское Слово" и "Современник" -- исчезли. Появились новые журналы: "Домашняя Библиотека", "Заря", "Всемирный Труд", "Дело"...
В библиотеке Черкесова я пересмотрел книжки этих журналов. "Дело" произвело на меня очень хорошее впечатление; уже самый девиз этого журнала: "Знание есть сила", обратил на себя мое внимание. В одной из первых же книжек журнала я нашел статью К. Фогта, прочитал еще две-три публицистические статьи- и с удивлением заметил, что эти статьи каким-то чудом напомнили мне "Русское Слово"... Я тогда не знал, что "Дело" стало издаваться вместо "Русск. Сл.", что редактор и сотрудники его те же, что были в "Русск. Слове".
Вопрос был решен... В начале марта я отнес мою "Грешницу" в редакцию "Дела", которая на ту пору ютилась, как и подобало редакции демократического органа, в весьма невзрачном помещении -- где-то около собора Владимирской Божией Матери. 24 марта в приемные часы (от 4 до 6) я отправился за ответом.
Ник. Ив. Шульгин, бывший в то время официальным редактором журнала, принял меня очень любезно и сказал, что повесть моя будет напечатана -- только, вероятно, не раньше, как в следующем году. Впоследствии, ближе познакомившись с Шульгиным, я узнал его некоторые слабые стороны; но как бы то ни было, его мягкое, простое обращение, его несколько ласковых, ободряющих слов и его симпатичная наружность произвели на меня такое отрадное впечатлите, что я и поныне о Н. И. Шульгине вспоминаю с удовольствием, как о добром человеке.
После того прошло уже почти 40 лет, но я и теперь живо помню, в каком восторге был я тогда. Могу с полной уверенностью сказать, что вечером 24 марта 1867 года, когда над Петербургом гул колоколов весело разносился в ясном, весеннем воздухе, в числе проходивших по Владимирской улице (не имевших ни гроша за душой) несомненно, был, по крайней мере, один счастливый человек, -- и этим счастливцем был я.
Свободное копирование
