КНИГА ПЯТАЯ
Сколь ни удачен был для меня первый шаг на поприще гражданской службы, но я не без смущения помышлял о пространстве и важности обязанностей моего звания - быть блюстителем законов; одни охранять от умышленно кривых истолкований, другие приводить на память; ополчаться против страстей; бороться с сильными; не поддаваться искушениям; сносить равнодушно пристрастные толки и поклеп тяжущихся или подсудимых, их покровителей или родственников; противоречить иногда особам, украшенным сединою, знаками отличий, давно приобретшим общее уважение, каковы были в то время сенаторы граф А. С. Строганов, граф П. В. Заводовский, М. Ф. и П. А. Соймоновы, Г. Р. Державин, А. В. Храповицкий, граф Я. Е. Сиверс, курляндцы барон Гейкинг и Ховен. Столь щекотливые условия могли бы устрашить и опытного дельца, не только новичка в своем деле.
Прибавим еще к тому, что мне вверен был такой департамент, который можно было назвать совершенно энциклопедическим. Он заведовал все уголовные и гражданские дела всей Малороссии, вновь приобретенного Польского края, Лифляндии, Эстляндии, Финляндии и Курляндии. Ему же подведомственны были Юстиц-коллегия с принадлежащим к ней департаментом для расправы по духовным делам католиков, учебные заведения, от Академии наук до народных училищ, полиция, почта, устроение дорог и водяные сообщения во всей империи.
Представляя себе всю тяжесть возложенных на меня обязательств, невольно вспомнил я Вольтеров стих:
Je suis comme un docteur, helas! je ne suis rien! {*} {* Я как доктор, увы! я ничто! (фр.).}
По крайней мере совесть моя не укоряла меня: я не домогался оного места. Еще до подписания указа, даже имел смелость говорить генерал-прокурору, что я отнюдь не заслуживаю столь важного звания, в котором с первого шага должен быть не учеником, а учителем.
Такого же мнения был и отец мой. Вместо приветствия с местом он журил меня, думая, что я сам домогался получить его.
По вступлении в должность первою моею заботою было узнать внутреннее положение департамента, установленный порядок в течении дел; какими департамент руководствуется законами, -- и вот, что мне открылось на первый случай:
Третий Сената департамент, кроме великороссийских законов, руководствуется, по делам Польских губерний и Малороссии, Литовским Статутом, Магдебургским правом и разных годов конституциями; Остзейских провинций и Финляндии: Шведским земским уложением; a по Курляндии особенным постановлением, не помню под каким названием, на Латинском языке. Из всех же оных законов переведены были на русский язык только Земское уложение, Литовский статут и Mapдебургское право; но переведены едва ли словесником, в верности никем не засвидетельствованы, переписаны дурным почерком, без правописания, от долговременного и частого употребления затасканы и растрепаны. Прочие же хранились в оригиналах. Но Обер-Секретари не могли ими пользоваться без пособия переводчика, ибо заведывавший Польские дела не знал польского языка, а Остзейских провинций и Курляндии -- ни немецкого, ни латинского.
Я положил немедленно представить о том Генерал-Прокурору и ходатайствовать о учреждении из сенатских переводчиков комитета, под председательством избранной им особы, для поверки наличных переводов с оригиналами, для исправления ошибок, какие будут найдены; равно и для перевода с немецкого или латинского и других законов, коими руководствуются в судах вышеозначенных губерний, а потом для напечатания сих переводов, старых и новых, на счет экономической суммы Сената, которая конечно в скором времени была бы чрез продажу выручена не только сполна, но и с лихвою.
К скорейшему исполнению моего предприятия представился мне и самый случай: почти в тоже время Генерал-Прокурор объявил нам, что он вознамерился посвятить Обер-Прокурорам по одному утру в неделю, для взаимного совещания о разных по Сенату предметах; что каждый Обер-Прокурор тогда может представлять ему о недостатках и нуждах по своему департаменту и о средствах к лучшему благоустройству Сената. Мысль достойная государственного человека!
Я тотчас принялся за проект, написал его и с нетерпением жду первого прокурорского заседания. Наконец наступил назначенный день. Мы съехались к Генерал-Прокурору: он вышел из кабинета, и повел нас в комнату, назначенную для нашего присутствия, и где уже поставлен был стол, накрытый зеленым сукном, со всеми к нему принадлежностями. Но мы еще не успели занять своих мест, как вбегает кто-то с докладом о прибытии Генерал-Адьютанта от Императора. Начальник наш откладывает совещания наши до другого дня, и спешит выйти, Я вынул из грудного кармана проект, предваряю наскоро о его содержании, и прошу Князя, чтоб он в свободное время удостоил его своим прочтением; но Князь весьма равнодушно сказал мне, что я могу представить его в будущее собрание.
Но с той минуты до самой отставки Генерал-Прокурора, последовавшей уже слишком чрез год, не было и в помине о будущем собрании, Что же было тому причиною? Это и поныне остаюсь для меня тайною.
Не знаю, как далеко простиралось влияние Генерал-Прокурора на государственные дела до времени Императрицы Екатерины Второй; но с ее царствования до учреждения министерств, за исключением воинской, все прочие части государственного управления были ему подчинены. При ней один только Генерал-Рекетмейстер, имевший по должности своей личный доступ, мог некоторым образом ослаблять могущество Генерал-Прокурора: ибо все жалобы по судным делам, подаваемые на высочайшее имя, подвергались его рассмотрению. Не быв подчиненным Генерал-Прокурору, он не боялся опорочивать решения Сената. Но в царствование Павла он лишен был сего преимущества, не бесполезного для общества. Генерал-Рекетмейстер уже не имел входа в кабинет Государя м возводим был на эту степень по одобрению Генерал-Прокурора, а потому из одной признательности, или для сохранения своего места, уже он не мог иметь в заключениях своих прежней свободы.
Князь Куракин неопытность свою в судных делах заменял трудолюбием. Кроме выездов во дворец, он не отлучался от дома; почти не выходил из кабинета. Охотно выслушивал Обер-Прокуроров, и любил отличать награждениями тех, в коих находил способность или, по крайней мере, проворство и добрую волю.
При всем том с сожалением должно прибавить, что Сенат едва ли не при нем получил первое потрясение в основании своем, утвержденном на опытах почти столетия. Внимание правительства обращено было более на скорость в производстве дел и на так называемые преобразования и нововведения. Угождая сим видам, и Генерал-Прокурор преимущественно заботился о новоучрежденном Департаменте или Министерстве удельных имений; о Хозяйственной Экспедиции; о Вспомогательном Банке; о переименовании судебных мест в польских и остзейских губерниях. Таким образом возобновились названия, существовавшие до учреждения наместничеств: Уездные суды превратились опять в Лагманские и Поветовые, а Гражданские палаты в Главные суды и Обер-Гоф-Герихты. Вышел новый Городовой Устав, почти переведенный с какого-то немецкого устава, с оставлением даже и названий должностных не на своем, а на чужом языке, и русский купец или мещанин должны были называть себя ратсгерами, марфохтерами, или конечно чем-то похожим на это.
Cм. выше, прим. 141 к 1 части.
Свободное копирование
