К концу 1988 года мы победили, но тогда же я обнаружила, что, ухлопав уйму времени на борьбу за права кооператива, я упустила доченьку. Без моей помощи и контроля с музыкой было покончено, программа пятого класса оказалась неосвоенной, и в школе грозили второгодничеством. Теперь уж не до музыки. Пришлось вновь по вечерам серьёзно с ней заниматься почти по всем предметам, чтобы хоть частично овладеть школьными науками.
Стоп!.. Моя память спотыкается о яркую картинку. В воображении возникает взрослая Анечка, читающая эти строки и её недовольный голос:
- Неправда, - буркнула она. – Ты меня упустила не потому, что не было контроля. Контроль был. Он-то меня и злил. Ты никогда мне не доверяла. Ты по совету своей подружки, тёти Лены, не разрешала мне ходить на конюшню, ухаживать за лошадьми. Ты именно контролировала, а не разговаривала. С тобой нельзя было поговорить, пожаловаться. Ты стала, как чужая.
- Ничего себе! Стала чужая… Почему?
- А ты знаешь, как я плакала, как мне было страшно одной дома, когда ты меня оставляла по вечерам, и я должна была сама ложиться спать?! Чем старше я становилась, тем меньше времени у тебя было на меня.
- Но это же нормально. Ты становилась старше, а значит самостоятельнее. В конце концов, самостоятельность я и пыталась в тебе выработать.
- Вот-вот… Все во 2,3,4 классе вокруг меня дети, а я – взрослый, самостоятельный человек? Ты меня никогда не защищала. Вспомни! Когда я жаловалась тебе, что меня в классе обижают, что ты мне отвечала?
- Что в любой ссоре виноваты две стороны. Надо сначала подумать, чем ты обидела девочек, что они с тобой перестали разговаривать. Ведь, сознайся, ты была отчаянной сплетницей.
- Ну, конечно! Опять я во всём виновата. Я хуже всех… Я для тебя была даже хуже Наташки Федуловой.
- Это не так. Я тебя просила не дружить с ней, потому что, когда вы объединялись, это плохо кончалось. Вы обе были нервными, возбудимыми, и ваша дружба приводила к «короткому замыканию», как в электрической цепи с двумя оголёнными проводками. А сами по себе вы были нормальными детьми.
- Так почему ты не перевела меня в другую школу со спокойной Леной? Вспомни, как я тебя просила перевести меня после четвёртого класса в школу на Варшавке!
- Мне казалось, что та школа была хуже, хотя и ближе к дому. Да, и папа был категорически против. Он считал, что твоя просьба – детский каприз.
- А оставлять меня в классе, где большинство детей меня обижали, где новые учителя меня сразу невзлюбили, чей каприз?
- Да… Наверное, ты права. Надо было тебя перевести в ту школу. Но эта моя ошибка уже в прошлом.
- В прошлом… Только это прошлое каждый день отзывается в моём настоящем. Ведь я из-за этого перестала учиться, назло вам.
Прости, Анютка. То «распутие» твоей жизни я не заметила. За шумом перестройки, ломки всего вокруг я не услышала твоей жалобы. А ломка шла тогда очень серьёзная…
В редакции началась чехарда со сменой руководства: менялись главные редакторы, заведующими отделами. Налаженный ритм работы стал хаотичным. Из-за нехватки средств сказки-спектакли кончились. Ушёл мой редактор Валера, а вместо него появился Васо К., с которым творческого контакта уже не было. Васо, чрезвычайно амбициозный молодой карьерист, был скорее администратором по стилю работы, чем редактором. Работать стало трудно, скучно и неприятно. Передачи с ним выходили убогими, без изюминки, в виде «говорящей головы» и иллюстративных, как в учебнике, диалогов. В отдел пришла очаровательная Машенька С., новый редактор новой рубрики «Итальянский язык», и я начала работать с ней. Вернулось творчество, вернулось хорошее настроение, и тут меня вызвали в отдел кадров.
- Я ознакомился с вашим личным делом, - сказал пожилой, добродушного вида кадровик, - и обнаружил неточности. Вот, смотрите… Вы указываете, что мать ваша умерла в 1975 году и что у вас есть отец Вассерман Абрам Львович 1915 года рождения. Но по другим данным мама у вас не родная, а в вашем свидетельстве о рождении – отца у вас нет. Зачем же вы в анкете пишете, что отец Вассерман?
- Потому что Вассерман – мой отец. Он меня вырастил, воспитал, и я считаю его отцом, - ответила я, не понимая, в чём смысл неточности.
- Но если в свидетельстве о рождении в графе «отец» - прочерк, зачем вы свою анкету портите? – спросил кадровик, всем своим видом показывая искреннее желание мне, неразумной, помочь.
- Вы мне предлагаете отказаться от отца?! Предлагаете отказаться от человека, который в войну меня, умирающую, выходил и выкормил?!
- Можете не отказываться!.. Это ваше личное дело, но в анкете, зачем его указывать?
- Потому что он мой отец, - зашипела я злобно, поняв, что вижу перед собой государственного антисемита. – Отказ от отца – это подлость! Вы понимаете, что предлагаете мне совершить подлость?!
- Ничего я не предлагаю, - обиделся кадровик. – Я просто хотел улучшить вашу анкету… Странный вы человек! Больше двадцати лет работаете на телевидении и не понимаете?
- Улучшайте свою анкету, если вы готовы к подлости, а в моей анкете никаких изменений не будет! – резко ответила я, хлопнув на прощанье дверью.
После этой беседы мне стало ясно, что, разобравшись с руководством телевидения, кадровики Комитета потихоньку по личным делам рядовых сотрудников начинают разборку с нами. Надо было готовиться к самому худшему. Надо было не только следить за событиями на работе, но и учиться предвидеть их.
Плохо было на работе и у Ильи. Стабильные раньше связи с предприятиями республик обрывались. Не стало заказов на наладку экскаваторов – не стало денег. Всё чаще Илюшка приходил к нам перекусить. Живя отдельно, он не укладывался в зарплату, да и её платили не регулярно. От политической борьбы в стране стала зависеть наша судьба. Вот и пойми, кто, кем занялся – политика мною или я политикой.
Дома мой старенький «Рубин» почти не выключался.
- Съезд народных депутатов Союза важнее твоих фильмов, - говорила я Ане, обижавшейся на мой «захват» телевизора.
Конечно, потом я пыталась объяснить ей важность происходящих событий, но я видела, что её мои рассказы не убеждают. В школе и в доме пионеров на пионерском активе ей говорили совсем другое. Помогла мне достучаться до сознания Анечки грустная повесть А.Приставкина «Ночевала тучка золотая». Я читала ей эту повесть вслух несколько вечеров. Трагические судьбы мальчиков Аню потрясли. Она стала задавать мне вопросы о времени отражённом в повести, о причинах войн между странами. Как похожи были её подростковые переживания на впечатления от впервые увиденного фильма о войне в пятилетнем возрасте! Тогда она мне задала очень простой и точный вопрос:
- Мама, а если ни у кого не будет ружья, войны не будет?
- Наверное, не будет, - улыбнувшись детской простоте решения всех человеческих проблем, ответила я.
Потом я вспомнила её странное предсказание событий в мире, когда ей было 9 лет. 1 сентября 1985 года она пришла из школы, и я спросила:
- Ну, что было сегодня в школе?
- Урок мира.
- И что вам рассказывали на этом уроке?
- Не знаю…
- Не знаешь, - вздохнула я от этого устойчивого ответа с первого класса на мои вопросы о полученных заданиях в школе. – Но о мире вам рассказывали?
- Да, - ответила Анечка, явно думая о чём-то своём.
- Вот и хорошо. Значит, войны не будет.
- Нет. Война будет, - ответила Аня.
- Почему ты так думаешь? – удивилась я. – Кто, с кем будет воевать?
- Нации разные поссорятся, и будет война. Они бросят атомную бомбу.
- Что?! Вам это в школе сказали?!
- Нет. В школе говорили про мир.
- Кто же тебе это сказал?
- Никто. Не знаю…
Меня это мрачное предчувствие ребёнка ошеломило, и я постаралась быстро сменить тему разговора. Но, видимо, тревога в добром сердце Ани осталась. Её не случайные вопросы после чтения повести говорили о том, что она на эту тему не раз размышляла сама. Я, как можно понятнее, рассказала ей о борьбе за мир в нашей стране, рассказала об академике А.Д.Сахарове, который придумал термоядерную бомбу, но теперь борется за разоружение во всём мире и в нашей стране, и об этом же говорит на съезде депутатов, но, кажется, мои слова её не успокоили.
Свободное копирование
