Половина пути - 3

 И началась «битва» за передачу.

     - Не переживайте, Натэлла, - ласково утешает меня Ульянова, замзав. отделом. –  У вас не было редактора, значит, за всё отвечает автор передачи. Он был на съёмках, на монтаже?

     - Нет, - отвечаю я, не почувствовав подвоха. – Он говорил, что болеет. Но, когда я в чём-то сомневалась, я звонила ему домой, спрашивала.

     - Вот видите... Виктор Васильевич вам практически не помогал, - пожалела мой труд начальница. – Вы ни в чём не виноваты. Вы же не специалист, потому и ошиблись. Не переживайте. Я расскажу всё главному редактору, и он поймёт, что вы ни в чём не виноваты.

      Поймав её радостный, плутовской взгляд, меня осенило, что мою начальницу не интересует ни моя судьба, ни судьба передачи. Она просто хочет «подложить свинью» моему автору, умнице, и пока ещё, её начальнику. А я, идиотка, «сдала» его, сказав, что он не контролировал подготовку передачи. Получается, что я спихнула свою вину на автора, который, уж точно, ни в чём не виноват. Как мне стало горько и стыдно за свою глупость! Я даже, спрятавшись в туалете, расплакалась. А потом пошла к Морозевич, тоже зам. главного редактора, и потребовала, чтобы они меня не втягивали в свои начальственные интриги.

     - Нашла к кому пойти! К тупой чиновнице! – съязвила я.

     - Но она согласилась поговорить с Ульяновой. А среди моих начальников умницей был только Виктор Васильевич. Потом я и ему позвонила... Но мне не хватило духу рассказать о готовящейся подленькой интриге против него и своём, неожиданном для меня, участии в этой подлости. Я рассказала ему только о том, что передачу не приняли. Потом он пошёл к главному редактору Егорову Вилену Васильевичу и убедил его выпустить передачу в эфир.

     - И давно ты находишь интерес в общественных науках? – с лёгким ехидством уточняю я.

     - Почти два года, - вздохнула моя Зрелость. – Интересной оказалась только эта передача, а об остальных и вспоминать не хочется. Скучно и противно. Особенно гадко, когда, например, лектор политэкономии, доктор экономических наук, в курилке рассказывает о предстоящем крахе экономики социализма, а в кадре её превозносит. Одну из таких передач об  экономических успехах в странах социалистического лагеря я постаралась сделать красивой. Заказала художнику несколько плакатов-диаграмм, развесила их по студии, чтобы лектор чувствовал себя, как в аудитории, переходил от географической карты к нужным диаграммам. Подобрала много пейзажной кинохроники всех стран, спецэффектами переходила от страны к стране. Получилась динамичная передача, хотя материал с бесконечными статистическими цифрами был очень скучен. Когда я сдавала передачу, куратор отдела, Морозевич, сказала:

     - Почему у вас лектор говорит об Албании и о Югославии? Уберите это.

     - А эти страны не входят в социалистический лагерь?

     - Входят. Но на сегодняшний момент их упоминать не надо, - строго ответила Морозевич. - И чтобы в кадре этих стран не было.

     - Мне что, стереть их с географической карты?

     Конечно, я знала о каком-то идеологическом споре между нашим политбюро и руководством тех стран, но, если эти страны всё-таки «наши», то почему нельзя о них говорить? Наоборот, казалось мне, надо рассказывать, отстаивать свою правоту.

     - Передача хорошая, - сказала начальница, досмотрев её до конца. – Вырежьте, что я сказала, и готовьте её к эфиру.

     Пришлось вырезать весь рассказ об этих странах. А чтобы добрать хронометраж, «погулять» под музыку по кино-просторам «правильных» стран. Получилось неплохо. Но самый кошмар для меня начинается, когда надо делать передачи по истмату. Эти лекции читают «учёные» из института марксизма-ленинизма. Вот где полная тупость! Ни одной образной мысли, от бумажки оторваться не могут, двух слов сами не могут связать! Но это уже не моя забота. С ними мучается редактор.

     - И тебе не стыдно «промывать» мозги телезрителям? – корит совесть.

     - Ощущение грязных рук, конечно, есть. Всё время хочется вымыться. Однажды мне даже приснился сон. Будто бы наш корабль стал тонуть, и я упала в грязную  воду с фекалиями, из которой никак не могла выплыть, стала тонуть... Проснулась от ужаса и отвращения. Встала под душ и успокоилась. Это был всего лишь сон. Потом я старалась о лжи с экрана не думать. Да и что я могла сделать?

     - Ты могла уйти с работы.

     - Куда?! Я попробовала перейти в МХТИ. У них замкнутый телецентр открылся. Пришла туда. Ректор светился от радости, что я пришла. Просил сегодня же приступить к работе, а как посмотрел мой паспорт, вздохнув, отказался от моих услуг и попросил прислать коллегу. Мне так противно стало...

     - А по-прежнему работать с Егоровым, главным редактором, который при тебе позволил себе ругать заведующего отделом за засилье на экране еврейских лиц, заслуженных учёных физики, математики, не противно?

     - Но ведь я остановила его! Как раз в это время уволили несколько евреев, хороших режиссёров и редакторов. «По сокращению штатов» - так обозначили в редакции это увольнение. Я ему напомнила о своей национальности и предложила ему меня уволить тоже. Он, увидев, что я рассердилась, засмеялся и ответил, что меня этот разговор не касается, что у меня фамилия приличная.

     - И ты это оскорбление проглотила?

     - Да. А что я могла сделать?

     - «Если ты не знаешь, что делать, делай, что должно, и пусть будет, что будет». Ты знала это правило?

     - Да, но я не следовала этой мудрости. Я пыталась сохранить свой покой и работу для семьи, для Анечки. Ведь она ещё так мала, чтобы брать её с собой в неизвестное «Будь, что будет»…

     - Но были в стране люди, были среди них и женщины, имевшие детей, которые боролись с ложью власти. Боролись за информационную правду для граждан.

     - Только я ни о них, ни об их деятельности ничего тогда не знала.

     - А, может быть, не хотела знать? Плыла по течению фекальной реки и довольствовалась тем, что имела?

     Молчит собеседница, а я слышу - «Что я могла сделать?!» - рефрен моей зрелой жизни. Моя вина перед собственной совестью, перед обществом. Уже зная о высылке А.Д.Сахарова в город Горький, понимая тотальную ложь и жестокость власти, я соглашалась быть ретранслятором этой лжи, и даже как режиссёр старалась её интереснее оформить, подавала обществу яд лжи в красивом фантике.

     - Нет… Не в этом дело… - подумав, пытается оправдаться моя собеседница. - Я никогда не интересовалась историей как наукой. Сдала экзамен и забыла. Тем более, что и мама к истории относилась скептически. Она считала, что вся историческая наука – «бабушкины сказки». Поэтому я никогда не связывала жизнь людей с государственной властью. С детства помню папину присказку. После прослушивания по радио футбольного матча, он на первых же словах диктора о советской власти выключал радио со словами: «На *** советскую власть!» Мама сердилась на него за это, а мне была смешна сама фраза. Смысла я в ней не видела. А когда повзрослела, мне был важен конкретный человек. Подчинённый он или начальник – всё равно. К государственной власти, к идеологии ни тот, ни другой в моём понимании отношения не имели. Газеты читала только перед сдачей экзаменов по политическим наукам. Событий, происходящих в стране, не знала, да, они меня и не интересовали. О Сахарове я узнала от моих выступающих физиков. Тогда специально в газете прочитала открытое письмо некоторых академиков, осуждавших Сахарова. И тут же вспомнила свою ситуацию с Сац, когда девчонки меня предали. По стилю письма я поняла, что академики врут, значит, Сахаров хороший. А чем он хорош, мне было неважно. Поэтому я и не интересовалась его деятельностью. На работе, злясь на начальников, а не на власть, я выполняла их цензурные требования, но, когда это не касалось эфира, старалась жить честно. Хотя, с точки зрения власти, один мой поступок можно охарактеризовать как бесчестный. Вот, рассуди сама...