Художественные фильмы - 12

Работая над «Декалогом», мы много думали об этом. Что такое добро и зло, ложь и правда, порядочность и непорядочность?

Существует некая абсолютная точка отсчета. Если говорить о Боге, то должен признаться, что предпочитаю скорее Бога ветхозаветного – требовательного, жестокого, мстительного, не прощающего, требующего безусловного подчинения своим законам. Он предоставляет немалую свободу, но и накладывает при этом немалую ответственность. Он наблюдет за тем, как человек использует эту свободу, и либо вознаграждает, либо карает его – со всей не допускающей прощения беспощадностью. В этом есть что-то вечное, абсолютное и безотносительное. Такой и должна быть точка отсчета, особенно для людей, подобных мне, - слабых, ищущих и не находящих ответа.

Понятие греха в сознании человека связано с той последней «инстанцией», которую часто называют Богом. Но есть и другое ощущение греха – греха по отношению к самому себе. Для меня это очень важно. Чаще всего грех – это следствие слабости: мы не можем устоять перед искушением – деньгами, комфортом, обладанием женщиной, мужчиной, властью.

Грех действительно существует, и проблема в том, нужно ли жить в страхе перед ним. Это традиционный вопрос католической – или шире – христианской традиции. В иудаизме само понятие греха сформулировано иначе, поэтому я и говорил о ветхозаветном Боге. Если той самой «инстанции» нет, - ее, как кто-то сказал, нужно придумать. На земле невозможна абсолютная справедливость. Существует лишь справедливость по нашим, человеческим меркам. Но мы малы и несовершенны.

Если кто-то страдает от того, что поступил неправильно, - значит, он сознаёт, что можно поступить правильно. Значит, у него есть некая иерархия ценностей и представление о том, что такое хорошо и что - плохо. Иными словами, человек может включить свой собственный внутренний компас. Однако часто, даже зная, что такое порядочность и добро, мы по разным причинам не можем сделать правильный выбор. Мы несвободны. Мы непрерывно боремся за какие-то свободы, причем свободы внешней человек уже достиг – особенно на Западе. Свободы выбора места жительства, условий жизни, своего окружения. В то же время мы – так же, как и три, и пять тысяч лет назад – зависим от собственных страстей, физиологии, биологии. Зависим от сложной и часто весьма относительной границы между хорошим, лучшим, еще лучшим и немного худшим. Мы постоянно пытаемся найти оптимальное решение. Но мы несвободны даже тогда, когда имеем возможность совершать кругосветные путешествия. Существует старое, как мир, выражение: свобода – внутри нас. И это правда.

Выйдя из тюрьмы, многие – особенно это касается политических заключенных – ощущают свою беззащитность и утверждают, что по-настоящему свободны были именно в тюрьме. Конечно, они не могли выбирать себе сокамерников или меню. В нормальной жизни у нас есть свобода выбора – можно отправиться в английский, итальянский, китайский или французский ресторан. Заключенный же ест то, что ему наливают в миску. Отсутствует также возможность нравственного и эмоционального выбора. Во всяком случае, ситуаций выбора гораздо меньше – узник не сталкивается с теми повседневными проблемами, которые ежедневно сваливаются нам на голову. Если он, к примеру, любит или любим, то, в сущности, только тоскует – его чувства не проходят проверку бытом.

Поскольку решений в тюрьме приходится принимать значительно меньше, человек за решеткой, как это ни парадоксально, ощущает себя более свободным. Теоретически за пределами тюрьмы появляется возможность выбирать еду, но в области чувств и страстей ты тут же попадаешь в ловушку зависимости. Многие так говорят, и мне это понятно.

Свободой, которую творческая интеллигенция получила сегодня в Польше, воспользоваться практически невозможно. Нет денег на культуру, да и на многие другие важные вещи. Парадокс: раньше были деньги без свободы, сейчас – свобода без денег. Но дело не только в этом – деньги, в конце концов, можно как-то добыть. Проблема куда серьезнее. Когда-то в Польше и в других странах Восточной Европы культура – особенно кино – имела огромное общественное значение. Люди ждали очередного фильма Вайды и Занусси, зная, что часть кинематографистов уже не первый десяток лет находится в оппозиции к существующему строю. Кинорежиссеры выражали мнение определенной части общества. В этом смысле мы находились в исключительно комфортной ситуации – как никто другой в мире. И немалую роль в этом сыграла цензура.

Теперь мы можем обо всем говорить открыто, но людей это интересует куда меньше. Ведь цензура в равной степени обязывала и авторов и публику. Как бы ожидая сигнала, что цензора удалось надуть, публика безошибочно откликалась на все намеки и с наслаждением их расшифровывала. Мы переговаривались «за спиной» цензуры. Зритель прекрасно понимал, что если речь идет о провинциальном театре, значит, мы рассказываем о Польше. Если мы показываем несбыточные мечты мальчика из небольшого городка – эти мечты невозможно воплотить в реальном мире нигде, даже в столице. В неприятии системы мы со зрителем были едины. Теперь всё изменилось.

Вот забавная история об одном цензоре. В Кракове у меня есть друг – график, художник, карикатурист – Анджей Млечко. Человек интеллигентный и фантастически остроумный. Разумеется, у него без конца были проблемы с цензурой. Ему морочили голову, отбирали рисунки. Теперь цензуру ликвидировали. Однажды Млечко понадобился столяр – нужно было что-то сделать с перилами на лестнице. Он вызывал столяра, и вдруг приходит его бывший цензор. Взял рубанок, строгает, а Млечко заявляет: «Не пойдет». Он строгает второй день. Млечко смотрит - и снова: «Не пойдет». Так он и развлекался, пока столяр не сбежал.

Цензура в Польше, пусть даже и придирчивая – хотя она могла бы быть и поумнее, - полностью свободу никогда не ограничивала. Снять фильм все равно было легче, чем на Западе. Экономическая цензура, имеющая на Западе давнюю традицию и постоянно совершенствующаяся, создает гораздо больше ограничений, чем цензура политическая. Экономическую цензуру устанавливают люди, считающие, что знают, чего хочет зритель. В Польше это удается пока на дилетантском уровне. Продюсеры, прокатчики не всегда могут угадать вкусы зрителя.

Написав все сценарии для «Декалога», представив их на телевидение и получив деньги, я понял, что их не хватит. В то время в Польше было два продюсера – телевидение и Министерство культуры. Я отправился в Министерство культуры, показал им несколько сценариев для «Декалога» и предложил сделать очень дешево два кинофильма – при условии, что одним из них будет номер пятый, мне очень хотелось его сделать, - а другой выберут они сами. Они выбрали шестой и дали мне немного денег. Я расширил сценарии. Позже, во время съемок, я делал два варианта – один для кино, другой для телевидения. Потом всё перемешалось – сцены из телефильмов попали в кинофильмы, и наоборот. Но такая игра в монтажной – один из самых приятных моментов в моей работе.