А.Д. Галахов и его "Записки" - 3

III

 Имя Галахова уже незнакомо нынешнему поколению, но ряд предшествующих поколений хорошо знал его по его школьным учебникам, бывшим в ходу лет семьдесят. Широкую известность дала ему его знаменитая "Полная русская хрестоматия, или Образцы красноречия и поэзии, заимствованные из лучших отечественных писателей", вышедшая в двух частях в 1843 году. Она продержалась в обиходе русской школы дольше всех прочих работ Галахова: последнее ее издание, 39-е, вышло в 1917 году! Хрестоматия Галахова отвечала давно назревшей потребности и далеко опередила свое время. Она совсем отменила давно устаревшее 12-томное "Собрание образцовых русских сочинений", сборники Жуковского и Воейкова, "Хрестоматию" Ленинского и т.п. и произвела впечатление чрезвычайно смелого новаторства. Составитель ввел в нее ряд животрепещуще современных, не получивших в критике окончательно "учета", подчас совсем молодых авторов. Здесь явились Лермонтов, Огарев, Бенедиктов, Кольцов, Павлов, Ознобишин, Струговщиков, Гоголь, Погодин, Ап. Майков, Фет (Из-за помещения стихов Фета Галахову пришлось объясняться с попечителем московского учебного округа гр. С. Г. Строгановым, который поставил ему на вид, что Фет студент, а студенту не к лицу фигурировать в хрестоматии. Галахов ответил попечителю, что, выбирая материал, не обращал внимание на общественное положение авторов (См.: Фет А. Ранние годы моей жизни. М., 1893. С. 221).}. "Здесь, -- говорит позднейший историк литературы, -- подвергнута строгому процеживанию вся литература до Карамзина, как устаревшая по языку. Число образцов даже из таких авторов, как Ломоносов и Державин, возможно сокращено. Зато обильно представлены произведения Крылова, Жуковского, Пушкина, что, впрочем, не было особым новшеством, т.к. эти писатели уже введены были в другие учебные руководства, а главное -- и в этом заключалась смелость составителя, шедшего, впрочем, в своих оценках по стопам Белинского, -- что он включил в хрестоматию Лермонтова, Кольцова, Гоголя и ряд других авторов, вплоть до самоновейших" (Розанов Ив. Литературные репутации. М., 1928. С. 130--131 ("Канонизация классиков").}. Много было взято образцов из литературы последнего года. Есть отрывки из "Мертвых душ", вышедших в 1842 году. В том же году вышла первая книга стихотворений An. Майкова. Из этого поэта, появление которого только что приветствовалось Белинским, взято Галаховым немало. Критика "Москвитянина" указывала, что выбор авторов делался Галаховым пристрастно и тенденциозно. Составитель явно не благоволит к Языкову, Хомякову, Баратынскому, Дельвигу, графине Ростопчиной. "Во всем отдано предпочтение, -- говорит рецензент, -- Кольцову, Струговщикову, Майкову, Красову, Огареву, которых пьесы, даже с грамматическими ошибками и несмотря на ничтожность свою, принимаются с отверстыми объятиями". Все эти предпочтения явно указывают, что здесь мы имеем отражение оценок и вкусов Белинского. Галахов был его приятелем и находился под сильным его влиянием. Можно смело сказать, что если бы за составление хрестоматии взялся сам Белинский, расхождений с Галаховым у него почти не было бы.

 Следующей учебной книгой Галахова была составленная по поручению Я.И Ростовцева "Историческая хрестоматия нового периода русской словесности" (т. I, эпоха от Петра I до Карамзина, вышел в 1861 г., т. II, от Карамзина до Пушкина, в 1864 г.). И эта книга прожила более полувека: последнее ее издание, 20-е, вышло в 1916 г. Также по поручению Ростовцева написал Галахов "Историю русской словесности древней и новой" (т. I, обнимающий все время до Карамзина, появился в 1863 г., am. II вышел двумя выпусками в 1868 и 1875 гг.). Эта книга, выдержавшая еще два издания (1880 и 1894 гг.), была, бесспорно, самым серьезным вкладом Галахова в науку и принесла ему вполне заслуженную академическую премию (им. Уварова). "При обширности предмета, -- писал академик Я.К Грот, -- он не мог взять на себя по всем частям задачи исследователя, что особенно относится к древнему периоду словесности, но во многих отделах является у него труд самостоятельный, обнаруживающий непосредственное изучение рассматриваемых произведений или вопросов, и чем далее продвигается работа, тем независимее становится автор". Другой академический критик, Н.С. Тихонравов, посвятивший разбору труда Галахова целое исследование "Задачи истории литературы и методы ее изучения", признал, что "в сочинении Галахова существенные результаты историко-литературных исследований сведены довольно полно и обстоятельно... Рассмотренное сочинение является первым ученым трудом, излагающим исторические судьбы русской литературы от ее начала до ближайшего к нам времени. Особенную ценность придают сочинению Галахова те горячие симпатии автора успехам русской литературы и просвещения, которыми проникнута книга и которые сообщаются читателям" (Отчет о 19-м присуждении наград гр. Уварова. СПб., 1878.}. Соглашаясь, что одному исследователю недоступны в одинаковой степени все отрасли литературы, и сознавая свою относительно невысокую осведомленность в древней и народной словесности, Галахов для нового издания своей "Истории" поручил разработку некоторых разделов другим ученым (Александру Н. Веселовскому, О.Ф. Миллеру, А.И. Кирпичникову, И.О. Морозову). Последним учебным трудом Галахова была "История русской словесности" (1879) для средних учебных заведений; здесь он использовал, применительно к гимназической программе, материал своей большой "Истории" и прибавил главу "Время Пушкина и Гоголя". Учебник этот был очень распространен и выдержал (до 1915 г.) двадцать одно издание.

 Галахов долгие годы был воспитателем вкуса нескольких поколений, учившихся по его учебникам или, по крайней мере, по выработанным им программам, которые действовали с начала 1850-х годов не только в военно-учебных заведениях, но и в более многолюдной и широкой гражданской школе. Взгляды Галахова глубоко отразились и в гимназической программе 1872 года и, значит, продолжали, с неизбежными, разумеется, но не коренными изменениями, влиять на литературное воспитание бесчисленных тысяч учащихся и читателей вплоть до наших дней. Установленные им литературные традиции оказались чрезвычайно прочными, и это были для известного периода (а кое в чем, надо думать, и вообще) неплохие традиции. В лице Галахова руководителем школьной кафедры русского языка и словесности до известной степени стал Белинский. Когда еще имя Белинского было нетерпимо в печати, и потом, когда оно не могло быть произносимо в школе, откуда иногда изгоняли учащихся за чтение Белинского, великий критик уже торжествовал в программах и учебниках своего верного последователя. Мятежная фигура критика-революционера пугала правительство, но перед степенным, спокойным, застегнутым на все пуговицы Галаховым настежь раскрывались двери казенного просветительного ведомства, и за его спиною в русскую школу вошел -- такова, видно, сила вещей -- Белинский и стал во главе русского литературного сознания. "Та литературная табель о рангах, которая дожила у нас вплоть до символистов, -- говорит Ив. Розанов, -- составлена была в общих чертах главным образом Белинским... Его многочисленные последователи, люди, не казавшиеся правительству такими опасными, как он, разнесли повсюду его оценки, много раз переповторив или передав своими словами его отзывы... Таков был в сущности и Галахов" (Розанов Ив. Указ. сон. С. 131--132.}. На то же намекал и Тихонравов, хваля в своей рецензии вкус Галахова, "воспитанный благородными преданиями нашей литературной критики".