А.Д. Галахов и его

V

 Светя в области литературы и литературной критики заемным светом, отчасти дублер Белинского, отчасти продолжатель его дела (а это в сущности вовсе не так мало), Галахов давно уже вполне завершил свою задачу, и именно на том поприще, где он больше всего потрудился, для него уже наступило небытие. Его учебники, критические статьи и школьные программы отжили, со временем их будут знать лишь эрудиты... Но от окончательного забвения его имя будет спасено одной работой, которая стоила ему менее всего усилий, которой он посвящал только свои редкие досуги и о которой, по-видимому, меньше всего думал, -- мемуары. И писались они, и печатались урывками, в течение сорока пяти лет, и не были собраны и объединены автором, который, по-видимому, до конца своих дней мечтал их закончить <...> (Опущен фрагмент статьи, посвященный составу предполагаемого издания.}.

 Ни психологический "разнобой", ни отрывочность содержания, ни незаконченность не отнимают у "Записок человека" прав на внимание читателя, не мешают им, как выразился, познакомившись с их началом, Белинский, "возбуждать вопросы и производить нравственное впечатление". Это впечатление даже, быть может, еще сильнее теперь, когда серьезные, вдумчивые мемуарные страницы Галахова собраны в одну книгу. В ней проходит перед нами ряд картин из истории русской общественности и литературы от 20-х до 50-х годов минувшего столетия. Галахов хорошо и интимно знал почти всех более или менее выдающихся деятелей русской литературы, был внимательным свидетелем общественных событий и наблюдателем идейных течений своего времени, и его "Записки" живо знакомят читателя с кругами, в которых вращались Белинский, Кудрявцев, Грановский... Сфера сочувствий и наблюдений Галахова была широка и разнообразна, и в его воспоминаниях мы находим параллельно с историей общества историю литературы в событиях и портретах, характеристики умственных течений и историю русского образования и воспитания рядом с отражениями повседневного быта. На всем рассказе Галахова лежит печать его духовной цельности. Он пользовался счастьем, которое не всякому дано: выработал к своим зрелым годам, пережив пору неизбежных сомнений и борений, определенное миросозерцание, остался ему верен и служил ему, сколько было сил. Расставаясь с жизнью и с своими мемуарами, он имел право применить к себе те слова великого поэта, которыми сорок пять лет тому назад начал "Записки человека".

 "Записки человека" сначала легли на стол неизвестного "внутреннего" рецензента (конец отзыва с подписью в архивном деле отсутствует). Обнаружив в них "довольно много любопытного историко-литературного и бытового материала", рецензент нашел, что "Н.О. Лернер счел нужным почему-то сделать из исполнительного чиновника и весьма скромного ученого литератора какого-то "героя" с "определенным мировоззрением" и т.п. Никакой надобности в этом -- да и оснований к этому решительно нет". От составителя он потребовал "дать подлежащую оценку -- и в историческом плане, и с точки зрения современности -- личности и деятельности Галахова, умерить "восторги" перед учеными книгами Галахова, изменить характер "примечаний"", ибо их ""несторовская" летописная "объективность" и сухость придает книге весьма архаический привкус, как будто она подготовлена к печати в и для 1910--1912 гг.". Некоторые из примечаний произвели на рецензента "странное, если не сказать более, впечатление каких-то архаически благонамеренных либеральных речей пыпинского склада", и он счел необходимым "дать ряд новых примечаний, устанавливающих правильную историческую точку зрения по тому или иному пункту благонамеренных галаховских рассуждений". Кроме того, автор рецензии требовал значительных сокращений галаховского текста, особенно первых глав (РГАЛИ. Ф. 629. Оп. 1. Ед. хр. 531. Л. 383.}.

 В своем объяснении Н.О. Лернер писал: "Рецензент приписывает мне желание сделать из Галахова "героя". Это неверно: "героем" я его не считаю (даже слова такого не употребил), но остаюсь при убеждении, что у этого деятеля было определенное мировоззрение, научное и политическое, которое и развертывается в его трудах, особенно же в "Записках человека". Рецензенту угодно считать Галахова "исполнительным чиновником", но никаких доводов в подкрепление такой низкой оценки он не привел. Не нахожу в моем комментарии и "восторгов", которые усмотрел у меня рецензент. Достаточно ясно показано у меня, да и давно известно, что Галахов был благородным и высоко-полезным деятелем (а не "чиновником") и что книги его для своего времени были хороши и имели несомненное воспитательное значение. Воспоминания его я считаю отнюдь не окончательным приговором над его эпохою (да и нужен ли в данном случае подобный приговор), а ценным показанием честного и умного свидетеля; таковы, например, воспоминания другого либерала П.В. Анненкова, которые издала "Academia" (и хорошо сделала, что издала). Ни с одним из заключений, которые угодно было рецензенту вывести из своих голословных утверждений, я не могу согласиться. Сокращать "Записки" нельзя: это значит посягать на цельность серьезного историко-психологического памятника эпохи. <...> Нельзя забывать также, что "Записки человека" и по самому предмету их и по изложению доступны лишь подготовленным к подобному чтению, довольно искушенным и образованным читателям, которые сами сумеют установить необходимые исторические перспективы. О Галахове, как и о каждом историческом деятеле, читатели будут судить, принимая во внимание условия его времени и зная, что требования, выдвинутые нашей эпохой, неприменимы к деятелю середины XIX века. Это, впрочем, так элементарно, что и говорить об этом, признаться, совестно. <...> Упрек в несоблюдении фасона 1930 г., -- писал далее Лернер, -- был бы мне чувствителен, если бы я был портным. Есть оценки, которые правильно установлены и Пыпиным, и до Пыпина, и события последних лет их нимало не поколебали" (РГАЛИ. Ф. 629. Оп. 1. Ед. хр. 531. Л. 384.}.

 Вслед за этим последовало заключение, написанное В. Кирпотиным: "Вводная статья и некоторые примечания Н.О. Лернера к "Запискам человека" Галахова носят не только архаический характер. По существу -- и предисловие, и ряд примечаний являются апологетикой либерализма, или, вернее, лжелиберализма типа Галахова, [С.Г.] Строганова [и др.]. В предисловии сказывается также тенденция к апологетике формального метода в литературоведении. Неправильно обрисовано отношение мировоззрения Галахова к мировоззрению Белинского и т.д. Все это, вместе взятое, отражается не только на "фасоне" комментария, как полагает Н.О. Лернер, но умаляет резко научное значение предисловия и части примечаний" (Там же. Л. 385.}.

 Последовала резолюция Л.Б. Каменева: "Требует коренной переработки".

 В тексте Н.О. Лернера заметны следы попыток подобной переработки, направленной главным образом на заострение даваемых характеристик. Так, в примечании о В.П. Боткине к ранее напечатанному тексту: "друг Герцена, Грановского, Белинского, оказавший особенно благотворное влияние на последнего, оригинальный человек, знаток философии и искусства, тонкий критик, доныне мало изученный" -- было добавлено от руки: "в 50-х годах изменивший своим политическим взглядам и ставший на сторону реакции". О графе С. Г. Строганове вместо зачеркнутых слов: "оставил по себе добрую память в истории русского просвещения" -- было поставлено: "Современники сохранили о нем добрую память, даже более добрую, чем заслуживал этот знатный барин", а ко всему примечанию появилась приписка: "Магнат-самодур, он защищал университет часто лишь потому, что считал его "своим" и не терпел ничьего вмешательства, но бесправное униженное русское просвещение не имело лучших заступников в те времена". Еще в одном месте вместо слов "павловский милитаризм" появилось "павловское фрунтобесие" и т.д. Коснулась правка и вступительной статьи. Например, к фразе: "Он пользовался счастьем, которое не всякому дано: выработал к своим зрелым годам, пережив пору неизбежных сомнений и борений, определенное миросозерцание" -- было добавлено над строкой: "пусть уже чуждое нашему времени, но честное и прогрессивное" и т.п.

 Очевидно, что таких поправок было недостаточно, и следующим документом, сохранившимся в деле, является новое предисловие, написанное М. Добрыниным. "Правильно понять и оценить "Записки человека" А.Д. Галахова, -- писал этот автор, -- можно только в свете ленинского учения о двух путях капиталистического развития России. Без этой методологической установки нельзя понять истинной роли таких людей, как Галахов, нельзя выработать и установить верного отношения к тем историческим фактам и явлениям, которые затронуты им <...> Годы сознательной жизни А.Д. Галахова захватывают первый и второй периоды освободительной борьбы в России. В свете этой борьбы должны быть поняты и оценены записки А. Галахова. Напрасно, однако, стали бы мы искать в них четкого и ясного отражения борьбы классов, воспоминания о жгучих и интереснейших боях в литературе и истории. В записках этого ничего нет. И не случайно. Касаясь отдельных исторических событий -- положения народного образования, положения в университетах и т.д., касаясь отдельных деятелей науки, литературы и искусства (Грановский, Белинский, Гоголь, Тургенев, Щербина, Каченовский и т.д.), Галахов нигде не поднимается до общественной, классовой оценки их взглядов и отношений, но самое лучшее остается на уровне личной характеристики, на уровне обывательской оценки, симпатий и антипатий. И это не случайно. Все это есть закономерное выражение и отражение той классовой позиции, которую занимал А.Д. Галахов.

 Некоторые критики и историки литературы думают, что А. Галахов являлся единомышленником В. Белинского, что в работах Галахова, в его учебниках мы имеем отражение вкусов и оценок В. Белинского. Им кажется, что, когда имя Белинского было нетерпимо в печати, когда оно не могло быть произносимо в школе, когда из школы изгоняли за одно только чтение Белинского, -- великий критик уже торжествовал в программах и учебниках своего верного последователя -- А. Галахова. Им кажется, что если мятежная фигура критика-революционера пугала правительство, то перед степенным, застегнутым на все пуговицы А. Галаховым настежь открывались двери казенного просветительного ведомства и за его спиной в школу вошел В. Белинский и стал во главе литературного сознания. Какая дикая и нелепая мысль. Думать так -- значит ничего не понимать в русском историческом процессе, значит не видеть разницы между прусским и американским путем развития, значит не понимать разницы между реформой и революцией. Думать так, что революционер Белинский и либерал Галахов -- одно и то же, что либерал ввел в программы министерства по просвещению революционные установки В. Белинского -- значит сознательно искажать исторический процесс и умалять роль революционных вождей, каким был В. Белинский. <...>

 Если В. Белинский является революционером, если от него идет прямая линия к революционным бойцам 60[-х] годов -- к Чернышевскому и Добролюбову, то Галахов является простым либералом. <...> Белинский не дожил до 60-х годов, но его позицию хорошо представляют Чернышевский и Добролюбов. На отношении к ним ясным становится позиция Галахова. Любопытно, что в своих записках он проходит мимо этих замечательных фигур революционного разночинства. Да и вообще представителей идеологии крестьянской революции он не трогает, зато много говорит о либералах. Это не случайно. <...> В записках человека совершенно отсутствует какое-либо упоминание о восстании декабристов, о том брожении, которое оно вызвало, о мрачной реакции Николая I, об отзвуке на революцию 1848 г., о крестьянских волнениях, о реформе 1861 г., о борьбе вокруг нее, и т.д., и т.д. <...> Какого же типа перед нами либерал? Что это -- идеолог либерального дворянства типа И.С. Тургенева? Очевидно, нет, ибо ни по своему положению, ни по своим убеждениям Галахов целиком не стоял на позициях этого дворянства. Скорее он был идеологом мелкобуржуазной интеллигенции, обслуживавшей интересы либерального дворянства и буржуазии, постоянно колеблющимся, но в решительные моменты идущим вместе с господствующим классом" (РГАЛИ. Ф. 629. Оп. 1. Ед. хр. 531. Л. 386-388.} и т.д.

 Примечателен отзыв на новую статью, сделанный П. Лебедевым-Полянским: "Поскольку М.К. Добрынин задумал написать статью о Галахове в свете Ленинского учения о двух путях капиталистического развития, то приходится констатировать, что с этой задачей он не справился. Учение Ленина осталось как-то в стороне, со всей статьей органически не связано. Поскольку статья маленькая и в ней нет детального анализа, она поддается исправлению и автор сможет это сделать. Но встает другой серьезный вопрос. Поскольку Добрынин только на днях обвинен литературоведческой общественностью в клевете на большевизм, в контрабанде меньшевизма, то можно ли его печатать. По-моему, до тех пор, пока Добрынин не реабилитирует себя," от печатания его работ надо воздержаться".

 Завершила дело резолюция Л.Б. Каменева, относящаяся уже к маю 1932 г.: "Не пойдет". Она и решила судьбу книги.

 В основу подготовленного нами издания положены журнальные публикации мемуаров Галахова. Рукописи их не сохранились, и сам автор, готовя отдельное издание для Суворина, собирался выслать издателю журнальные оттиски. В качестве названия использован не тот вариант ("Мои воспоминания"), к которому автор склонялся в конце жизни, а тот, под которым они были известны современникам, более, с нашей точки зрения, яркий и выразительный. В качестве приложения в книгу включены опубликованные Галаховым еще в 1847--1848 гг. в "Отечественных записках" фрагменты ранней редакции "Записок человека". При комментировании частично использованы (а в некоторых случаях дословно сохранены) примечания Н.О. Лернера к несостоявшемуся изданию.