II
Как многим в литературе, Галахову не сразу удалось "найти себя" и определить свое место в ней. В свое время, в юности, испытав первые любовные волнения, он писал и даже печатал чувствительные любовные стишки, о которых можно лишь сказать, что они грамотны и гладки. Гораздо ценнее его стихов были его статьи по естествознанию (его университетская специальность)] отличавшиеся заметной философской окраской. В "Московском вестнике" 1827 года он поместил статью "Четыре возраста естественной истории", в которой развивал в популярной форме общие натурфилософские мысли своего учителя М.Г Павлова, этого властителя дум тогдашнего университетского поколения. Впоследствии в Галахове пробудится беллетрист, но на этом поприще он подвизался недолго (1845--1847) и скоро понял, что здесь ему суждено быть одним из многих и не стяжать пышных лавров. Повести Галахова принадлежали к тому роду, который быстро изжил себя. Метко характеризовал этот род несколько лет спустя Аполлон Григорьев, вспоминая "бесконечное множество повестей, кончавшихся припевом: "и вот что может сделаться из человека", -- повестей, в которых по воле и прихоти их автора с героями и героинями, задохнувшимися, по их мнению, в грязной действительности, совершались самые удивительные превращения, в которых все окружавшее героя или героиню намеренно изображалось карикатурно. Была своя хорошая сторона, своя заслуга в этой манере, но односторонность ее скоро обнаружилась весьма явно..." (Григорьев А. Русская литература в 1851 г. // Москвитянин. 1852; перепечатано в Собр. соч. А. Григорьева под ред. В. Саводника. Вып. 9. М., 1916. С. 34--35.}. В повести Галахова "Превращение" (на нее-то и намекает в приведенных строках Ап. Григорьев) изображено опошление хорошей в основе, но слабой русской женской натуры. Для умонастроения эпохи и самого автора характерны его бодрые призывы. В "Старом зеркале" он отвергает "честное" примирение с жизнью: "Покорность судьбе не есть счастие. Оно не есть также и ревностное исполнение долга, утешающее в несчастии. Прекрасные стремления, благородные заслуги, возвышенные мысли сами по себе, а счастье само по себе". И в другой своей повести, "Кукольной комедии", он учит презирать дешевое благоразумие и бороться за личное счастье -- "не смотреть на небо, когда надобно смотреть на землю, жить тем, чего требует жизнь, не искать в голове чувств, не требовать от сердца мыслей". Повесть кончается старомодным обращением к "любезному читателю":
"Не бойся, если влечение сердца готовит тебе тревогу, скопляет в будущем грозу: лучше, в тысячу раз лучше испытать волнения, заключенные в уделе твоих сил, нежели истощить свои годы в бесплодном благоразумии, не свойственном твоей природе. Принеси в жертву все противное естественной цели. Главное, действуй решительно. Нерешительность -- гибель человека. Когда мы начинаем раздумывать о подвиге, на который вызывает нас убедительный внутренний голос, как тень отца вызывает Гамлета на мщение, значит, в нас три четверти постыдной трусости и только четверть мудрости. Мне мудрости, которую мы часто забываем, а глупого благоразумия -- потому глупого, что оно противоречит нашему уделу. Сложив руки, понурив голову, не смея дать воли страстям, но и ничего не выигрывая от нашего бесстрастия, мы ждем, что счастие придет к нам. Бессмысленный! Оно ждет, чтобы ты пошел к нему: ступай же! Чем скорее, тем лучше. Наградою твоей будут законные блага, не многим известные: полное наслаждение дарами твоего удела, довольство самим собою, светлая жизнь без стыда за прошлое, без черной мысли о будущем".
Свободное копирование
