Записки человека - 128

Личное состязание с Гречем произошло у меня в Петербурге, куда мы с Ф.И. Буслаевым вторично были вызваны для представления отчета о составляемых нами учебных руководствах. Я.И. Ростовцев у себя на дому собрал небольшую комиссию, в которую кроме нас двоих и начальника учебного отделения (И.А. Бирилева) приглашены были И.П. Шульгин, г. Греч и А.Х. Востоков. Перед ее открытием я решился сделать визит нашему антагонисту, то есть г. Гречу, так как ему также были сообщены наши труды на просмотр, после которого он дал о них очень неблагоприятное мнение.

 После обычного приветствия, г. Греч шутливо сказал о комиссии:

 -- Ну, что ж? Будем воевать не на живот, на смерть, как герои Илиады -- Ахиллес и Гектор.

 -- Гектор, -- отвечал я ему шутя, -- слишком высокий для меня образец; я желал бы лучше быть Парисом.

 -- То есть вы желаете убить меня.

 -- Не вас, а вашу грамматическую систему.

 Впрочем, несмотря на готовность к битве, г. Греч в комиссии выказал скромность, может быть, благодаря присутствию вполне законного и потому властного авторитета, А.Х. Востокова, к которому мы с Буслаевым единственно и обращались за разрешением спорных пунктов. К сожалению, первоклассный ученый, основатель славянской филологии, страдал сильным косноязычием. Этот природный недостаток конфузил его, мешая свободному изложению мыслей в разговоре {Ода "К Гарпократу" (богу молчания) служит исповедью Востокова. Она начинается такими словами:

 "Священный бог молчанья,

 Которому, увы! невольно я служу", и проч.

 В связи с этою одой состоит другая пиеса: "Откровение Музы". См.: Стихотворения А. Востокова, 1821[1].}.

 Открыть кампанию против г. Греча следовало бы, конечно, Ф.И. Буслаеву, как специалисту по языкознанию, но он предоставил это мне. Собравшись с духом, я решился доказать по возможности несостоятельность грамматических оснований "хранителя чистоты русского языка". Я начал с положения, высказанного им и в статье "Морского сборника" "Заметки о преподавании русского языка и словесности", и в рукописном отчете о наших трудах, который был нам передан с тою целью, чтобы мы могли с ним познакомиться до заседания комиссии. Положение гласило: "Грамматические правила должны быть извлекаемы из сочинений образцовых писателей и из логических соображений, или умозрений автора грамматики". Прочитав эти строки в комиссии, я обратился к г. Гречу с вопросом: "Если правила, извлеченные таким способом, в разных грамматиках окажутся различными, даже противоречивыми, кто будет решать, какие из них истинны, и какие ложны?"

 -- Конечно, Академия наук, -- отвечал Греч.

 -- Академия?.. Но она не папа, признаваемый католическим миром за непогрешимого в своих приговорах. Академия при решении вопросов должна будет на чем-нибудь основываться: какие же это основания?

 Мне хотелось сделанными вопросами привести противника к сознанию, что примеры, взятые у одних образцовых писателей, могут противоречить примерам, заимствованным у других писателей, столь же образцовых; что логические соображения, которые г. Греч почему-то назвал умозрениями, тогда только имеют силу, когда опираются на знакомство с фактами языка; что для автора русской грамматики необходимо изучение истории русского языка, а также изучение русского языка народного, которым пренебрегали наши литераторы одной школы с Гречем и называли его площадным. Так как Греч не отвечал на мой последний вопрос, то я приступил к подкреплению моей мысли примерами из его же собственной грамматики. Выбор примеров не представлял трудности: в период моих учительских занятий я вдоль и поперек познакомился с этим общепринятым тогда учебником и видел все его прорехи, то есть противоречие одних правил и примеров другим правилам и примерам. Я.И. Ростовцеву очень понравились мои возражения. После каждого из них он говорил мне: "Еще что-нибудь, пожалуйста". Дело заключилось комическим образом. Словно желая утешить Греча, Я.И. Ростовцев обратился к нему с следующими словами: "Несмотря на все это, любезнейший Николай Иванович, я уверен, что грамматика ваша просуществует еще лет десять". Тут Греч разгорячился: "Да что вы, ваше превосходительство, все толкуете о моей книге? Я вовсе не дорожу ею: пусть она хоть сквозь землю провалится". Я.И. Ростовцев засмеялся: "Ну, полно, не сердитесь, я ошибся: ваша книга проживет еще не десять, а двадцать лет"[2].

 Возражения мои Гречу служили самою легкою оплатой за последние строки его отчета о трудах моих и Ф.И. Буслаева. Он указывал, натравливал на меня, как на сотрудника "так называемых "Отечественных записок"" (его собственное выражение), будто бы возбуждавших в читателях пристрастие к иноземцам и нелюбовь к отечеству; он называл меня последователем Огюста Конта и Литре, проповедников гибельного учения, потому только, что в объявлении о подписке на "Отечественные записки" 1848 года, наряду с статьями, обещанными редакции, значилось и мое "Изложение позитивной философии (по Литре)", которое, впрочем, не явилось в печати; в заключение же давалось знать, что люди, подобные мне, могут быть не образователями, а развратителями юношества. Вот какие камни бросал он в огород мой! вот каким оружием умел он действовать купно с Булгариным!

 Что я не помнил зла, а умел видеть и хорошее в грамматической и литературной деятельности Греча -- доказательством служит его некролог, написанный мною для февральской книжки "Журнала министерства народного просвещения" на 1867 год[3].