По природе своей с самого юношества Петр Николаевич был сосредоточен и замкнут в себе самом. Все занимавшее и интересовавшее его лично оставалось в глубине его души, не обнаруживалось видным проявлением. Такое свойство, конечно, ничем не походит на скрытность: оно означает только, что Петр Николаевич не видел надобности делиться своим достоянием с теми, кому нет до того дела. Он не любил навязчивости ни в себе, ни в других; нелегко сходился с людьми на короткую ногу, но, сойдясь однажды, никогда уже не расходился. Дружба, приязнь, знакомство его были так же прочны, как его нравственные убеждения. Как Гете, на вопрос о его религиозных понятиях, отвечал, что о Боге он беседует только с Богом, так и Петр Николаевич мог бы сказать, что о предметах сердца он беседует только с собственным сердцем. Многие, любопытство которых не находило себе удовлетворения, называли Петра Николаевича холодным, необщительным. Но кто же виноват, что они не понимали различия между истинным чувством, скупым на слова, и легкою чувствительностию, щедрою на всякого рода выражения? Разве глубина может быть мелкою или сосредоточенность рассеянностью? Кто смотрит на движение чувств не как на детскую игру, для кого биение сердца не простое качание маятника, всем видное и слышное, тот, конечно, не дозволит каждому встречному и поперечному самовольно глядеть в душевные тайники, не дозволит себе щеголять их красотою или богатством перед целыми сонмищами. Многие ни с того, ни с сего любят заглядывать в чужие углы, им нужно получить известие, узнать какую-нибудь новость, чтобы первым потом рассказать ее или даже сделать из нее сплетню. Они требуют гласности ради гласности -- не больше. Поэтому и нравятся им так называемые экспансивные субъекты, для которых хорошо только то знакомство, которое обширно, и которые каждую случайную встречу готовы окрестить именем дружбы. Мы вовсе не против экспансивных субъектов, но каждому свое: пусть один разливается по поверхности, если может, и пусть другой нисходит в глубину, если такова его доля. Я знаю, что для определения характеристики Кудрявцева нередко сравнивали его с Грановским. Мне кажется, сравнение было неуместно: это две равно прекрасные, но противоположные натуры. Разумеется, противоположность обнаруживалась в чертах их характеров, а не в образе мыслей.
А эта изумительная скромность в таком европейски образованном, талантливом, нравственном человеке, как П.Н. Кудрявцев, разве не редкое, не трогательное явление? Она могла бы обезоружить самую дерзкую злонамеренность, притупить жало самой черной зависти. Петр Николаевич не только не любил выказывать себя, но не любил, когда другие выказывали его достоинства. Даже шутливо-дружеский тон похвалы не совсем ему нравился. Короче, в его присутствии нельзя было говорить о нем. Будем же говорить о нем без него: теперь никто нам не помешает. Никто не помешает нам сказать, что этот человек ничего не взял себе случайно и всем обязан самому себе. Он сам поставил себя почтенно и в дружеском кругу, и в семействе, и в обществе. Его прекрасная жизнь как литератора, как профессора, как человека была его личною заслугой. Жизнь и заслуга были для него одно и то же.
Несмотря на то что к нравственной грусти присоединяется еще недуг телесный, Петр Николаевич заметно повеселел в 1855 году, когда праздновался столетний юбилей существования Московского университета. В это время не без причины прояснилось, вместе с душою, и его лицо. Почет, оказанный в лице старейшего из русских университетов науке и ученой корпорации, ободрил его: он готов был примириться с тяжелою памятью прошлого во имя доверенности к будущему. Вслед за Грановским выдвигался и он явственно на сцену: оба они привлекали к себе внимание благомыслящих людей, оба становились предметом возникавшего или пробудившегося общественного мнения. Имена их ставились одно подле другого, как нераздельные по направлению. И когда Грановский преждевременно сошел в могилу, Петр Николаевич самым законным образом заступил его место в университете и в сердцах слушателей. Он достойно держал кафедру на высоте, поставленной покойным профессором -- его наставником, товарищем и другом. Как долг общественной и личной благодарности, Петр Николаевич взял на себя издание его сочинений, написав к ним предисловие и еще прежде того напечатав в "Отечественных записках" воспоминание о Грановском. Не беру на себя оценки профессорской деятельности Кудрявцева: я мало знаком с нею. Это -- дело его товарищей по университету и слушателей. Один из достойнейших учеников его, заступивший его место (С.В. Ешевский), представил уже краткую, но яркую и верную характеристику его чтений, сравнительно с чтениями Грановского, в литературном отделе "Московских ведомостей" (1858, No 9).
Свободное копирование
