Преподавание русской словесности и журнальная работа не отвлекали Петра Николаевича от главного предмета его занятий, от приготовления к магистерскому экзамену, который он и выдержал с совершенным успехом. До отъезда за границу он написал и диссертацию на степень магистра, кажется, "об отношениях папства к императорской власти". По некоторым причинам, не зависевшим от автора, она не могла быть напечатана, но многие части ее вошли потом в обширное историческое его сочинение "Судьбы Италии" (1851), блистательно защищенное на публичном диспуте.
В 1845 году {В "Биографическом словаре профессоров Московского университета" ошибкою поставлен 1843 год.} П.Н. Кудрявцев отправился для усовершенствования в науках за границу, где и пробыл до половины 1847 года. Поездка эта устроилась особенно содействием Т.Н. Грановского, как бы предвидевшего в нем будущего себе преемника: он рекомендовал Петра Николаевича графу С. Г. Строгонову, которому Московский университет одолжен так много достойным замещением своих кафедр и который всегда оказывал просвещенный почет благороднейшим служителям науки как при жизни их, так и по смерти. Я живо помню эти родственные и дружественные проводы Петра Николаевича, первую нашу с ним разлуку. Немало было пролито слез на прощанье, но то были не тяжелые слезы, без всяких темных предчувствий, с надеждой на радостное свидание. Гораздо больше толпилось людей при отправлении его во второе путешествие, шумнее был говор и многочисленнее объятия, но зато каким неблагополучным и печальным оказался возврат!.. Во все время, прожитое П. Н. Кудрявцевым за границей, мы вели с ним постоянную переписку: он -- описывая мне все, что находил любопытного в Европе; я -- извещая его о родных, друзьях и других предметах, покинутых им на родине. Четыре города обратили на себя особое внимание нашего путешественника: Берлин, Гейдельберг, Дрезден и Париж, первые два по своим университетам, в которых он несколько семестров слушал лекции, третий по художественной галерее, четвертый по важности общественного, равно как и учено-литературного движения. Из профессоров Берлинского университета наибольшее произвел на него впечатление Шеллинг своими лекциями положительной философии. Желая поделиться со мною своим умственным наслаждением, он высылал мне перечень Шеллинговых лекций, нечто вроде конспекта. В Гейдельберге кроме университета Петр Николаевич нашел другой источник восхищения, живописное местоположение, удивительную роскошь зелени. Неизменный поклонник природы, он любовался ею везде, где она дает человеку приволье и тепло. Зиму выносил он с усилиями, и потому в нашей северной суровой стороне развеселялся он только коротким летом: в это время года он отдыхал и телом, и душой от семимесячного затворничества, которое спасает нас от метелей и морозов. Дрезденскую галерею посещал он почти ежедневно, изучая произведения скульптуры и живописи и любя заступать место чичероне для своих земляков, с которыми делился и знаниями, и впечатлениями эстетическими. Долгим обращением в кругу искусств он приобрел отличный навык распознавать красоты художественных творений. Плодом такого навыка было несколько этюдов о первоклассных статуях (напечатанных! в "Отечественных записках"). В Париже Петр Николаевич, между прочим, следил за прениями в английском парламенте о свободной торговле. "Читали ль вы, любезный друг (писал он мне), речь Роберта Пиля, развившего предложенную им реформу? Она производит величавое впечатление. Как ничтожны перед нею дискурсы французских ораторов, которые дерутся на словах, точно задорные петухи!"
Замечательно, что последние ко мне письма Петра Николаевича, незадолго до возвращения его из-за границы, приняли какой-то печальный тон; они сделались, если смею так выразиться, апатичнее. Настоящей причины этому и теперь определить не могу. Сам он не любил раскрывать себя даже перед близкими друзьями, и своею сосредоточенностию, как бы таинственностию ускользал от анализа посторонних. Уловить его задушевные чувства было нелегко: он не поддавался наблюдениям, еще менее дозволял производить над собою опыты. Боялся ли он, после двухлетнего отсутствия, отвычки от мест и лиц, думал ли в других найти значительную перемену или просто ему казался диким быстрый переход из одних стран в другую, Бог весть. Это неопределенно-равнодушное состояние духа оживилось в Берлине, на возвратном пути в Россию, благодаря встрече с одной женщиной, о которой Петр Николаевич писал мне с жаром и увлечением. Признаюсь, меня удивило несколько это необычно горячее выражение чувства, всегда в нем глубокого, но никогда почти не видного. Объяснения, данные им по этому поводу при свидании, не могли назваться удовлетворительными. Но как бы ни было, а эта встреча послужила поводом к новой повести, отправленной в 1848 или 1849 году в редакцию "Отечественных записок". Она не явилась в печати по разным причинам. Может быть, рукопись ее отыщется между бумагами покойного. Равным образом осталась неконченною и повесть "Сбоев", первая часть которой, написанная в Париже и посвященная А.А. Я--ой, напечатана в "Отечественных записках". Вскоре потом Петр Николаевич отказался от беллетристики. Ему было не до повестей: он имел занятия более сериозные, назначенный по возвращении из-за границы в 1847 году преподавателем всеобщей истории в Московском университете.
Свободное копирование
