Коснувшись того, как Петр Николаевич держал себя с воспитанницами, мы кстати скажем и об его отношениях к женщинам вообще. Умалчивать об этих отношениях не следует, потому что они по своей характеристичности выходят из ряда обыкновенных связей, к которым нас приучали с детства и которые узаконились в обществе, несмотря на малую свою законность. Я бы назвал эти чистые, целомудренные отношения "образовательными": от них всегда выигрывала женщина в настроении своих мыслей и чувств. По моему убеждению, они могли не только возвысить женщину хорошо поставленную, но и воздвигнуть женщину дурную, если только она своею испорченностию не заградила себе дороги к улучшениям. Петр Николаевич приносил с собою редкий дар -- умственное и нравственное облагорожение. Разумеется, за это награждали его благодарностию и сердечною привязанностию. Но та и другая были до того законны, что за них не смел сердиться ни муж, ни любовник. Ревности не имели права возбуждать они по самой чистоте своей: ревность в этом случае была бы смешна, несправедлива. Как подтверждение нашему мнению весьма любопытна переписка Петра Николаевича с некоторыми женщинами: она раскрывает изящную девственность молодого человека, всегда благородного и степенного. Многие называли такое обращение "романтизмом", "идеальностью"; мы согласны допустить первое слово как прямую противоположность чувственности и вполне допускаем второе, потому что Петр Николаевич действительно имел значение примера, образца между мужчинами.
Как и следовало ожидать, Петр Николаевич всегда стоял на стороне существ, плохо огражденных от произвола и силы. Кто хочет узнать его понятие об этом предмете, пусть тот прочтет повести "Без рассвета" и "Последний визит": последняя посвящена одной даме, с которою автор находился в постоянной дружбе. Прибавим к тому, что один из мужских характеров, изображенных в "Последнем визите", послужил как бы прототипом для такого же характера в стихотворном рассказе А.Н. Майкова "Две судьбы".
Характер отношений, о которых мы говорим, еще виднее обнаружился в семейной жизни Петра Николаевича. Многие мужья смотрят на себя не иначе, как на воспитателей своих жен; многие вовсе отказываются от такого воспитания, считая бесполезным или невозможным уравнение супружеских прав. Они живут с своими женами в разных сферах, на разных, так сказать, нравственных половинах, и нередко живут счастливо. Но если важно чувство счастия, то еще важнее достоинство счастливого чувства. Как бы ни думал об этом предмете Петр Николаевич, но в его семейной жизни водворилось именно достоинство счастия. Она осуществила собою так называемую эмансипацию женщины самым разумным и трогательным образом. Как сделалась такая постановка супружеских связей, неизвестно: знаю только, что Петр Николаевич не старался о ней, что здесь не было ни полезной иногда хитрости, ни расчетливого лицемерия. Он не устранял жены от своих занятий, но и не навязывал ей своего образа мыслей; он не обнаруживал перед ней превосходства мужчины ни равнодушием к сфере женской жизни, ни даже шуткой над значением женщины. Простирая далеко свое уважение к свободе человека, он негодовал на всякое деспотическое посягательство, от кого бы оно ни направлялось. Я очень помню, как однажды у гр. Е.В. С[алиа]с зашла речь о романе Жорж Санда "Жак"; Петр Николаевич горячо поддерживал свое мнение о несправедливости, даже беззаконности всякого надзора, явного или тайного, над любимейшим, самым близким к нам существом -- женою. Положим, что такое мнение (разумея под надзором воспитание) слишком исключительно, но зато из какого прекрасного источника происходит эта исключительность!
В любви к отцу своему Петр Николаевич совмещал два чувства: любовь сына, дело самое обыкновенное, и сыновнюю дружбу, что не совсем обыкновенно. Под этою дружбой я разумею деликатность отношений, совестливость в своих правах. Петр Николаевич не видел никакой разумной причины лишать отца того, что считал своею обязанносгию к другим, не родным. Кровный союз существовал для него не как привилегия на бесцеремонные требования и обращение и вместе не как долг на тупое подчинение патриархальной власти. Конечно, много значила здесь естественная гуманность отца, но гораздо более значила просвещенная гуманность сына, надзирающая за качеством своих проявлений. Отец Петра Николаевича показывал мне некоторые письма к нему П. Николаевича из-за границы: какая трогательная прелесть любви деликатной, думающей о том, чтобы порадовать отца, чтобы ничем не возмутить его как человека известных лет, известного характера, известных привычек, известного сословия! И все это без малейшей лести, без малейшего желания зарекомендовать себя с хорошей стороны.
Родные сестры и кузина Петра Николаевича, говоря без преувеличения, обожали его. Причина тому, как нам уже известно, гуманность родственного обращения, которым женщины еще менее избалованы у нас, чем мужчины. По своему общественному положению они (я разумею сестер Петра Николаевича) не только в семейном кругу, но и во всех прочих кругах своих встречали скорее примеры стеснительного вмешательства и обидного ярма. Как женщины, они могли только тайно протестовать против неуважения личности и в то же время видели в своем брате гласный протест и направлением мыслей, и образом жизни. Между ними и им завязалось новое сочувствие, которое выше родства. Им, безответным во многом, отвечающим за многое, утешительно было встретить в брате покровительство их естественной и общественной слабости. Кроме того, кузина Петра Николаевича одолжена была ему своим умственным развитием, любовью к чтению и музыке. Смерть ее глубоко огорчила его. Ее-то незавидную судьбу и свою скорбь представил он в повести "Без рассвета". Впоследствии лишился он младшей сестры своей, похожей на него лицом и нравом. Старшая сестра, с мужем которой он был дружен, не только горячо любила его, но и засвидетельствовала свою любовь всею заботливостию, на которую только способны самоотвержение христианки, нежность женщины и любовь к брату, когда он, возвратившись из второй поездки за границу, приютился у ней в своем одиночестве, на печальное и недолгое новоселье.
Свободное копирование
