Не одно журнальное сотрудничество сблизило меня с Петром Николаевичем: к нему вскоре присоединилось сотрудничество учебное. Определенный в 1840 году помощником инспектора классов в московских институтах: Екатерининском и Александровском, я принужден был отказаться от некоторых уроков русской словесности в институте обер-офицерских сирот московского Воспитательного дома. А.О. Армфельд, инспектор классов этого института, передал их, по моей рекомендации, Петру Николаевичу. Нужно ли говорить, что и новая обязанность выполнялась им с таким же достоинством, как обязанность журнального критика? Ему не повредила даже неопытность, сбивающая иногда с толку людей знающих: она восполнилась у него ясным пониманием дела, способностию быстро осмотреться в кругу новых занятий и быстро к ним привыкнуть. Фраза, что служба Петра Николаевича принесла большую пользу, была бы слишком общим местом, а я хочу сказать вовсе не общее. Я хочу отметить в его преподавании, во-первых, нравственное влияние его личности на воспитанниц. При всей их неопытности, они умеют полагать различие между молодыми людьми, из которых один возбуждает простую игру чувств и служит для них как бы пробою их сердца, тогда как другой ни себе не допускает мысли о таком пустом успехе, ни им не старается внушить такого же покушения. Во-вторых, не могу умолчать о значительной пользе, принесенной им преподаванию русской словесности. Преподавание это, до поступления А.О. Армфельда в инспекторы классов, было схоластическое, страдало отсутствием всякой живой связи между теориею и образцами. Да и самая теория ограничивалась так называемыми правилами реторики, рецептами для разных родов сочинений. При содействии инспектора, которому учебная часть института одолжена полным своим преобразованием и который умел выбирать хороших учителей, уроки русской словесности приняли также нормальное направление. Мы с Петром Николаевичем устроили особый класс чтения, которое воспитанницы считали лучшею для себя наградою, лучшим своим уроком. Таким образом познакомили мы их с образцовыми произведениями нашей литературы, известными им до того времени по одним названиям да по именам авторов. Они узнали наконец Жуковского, Пушкина, Гоголя, Лермонтова. Это развило их вкус, научило судить о достоинствах поэтических творений. Кудрявцев в этом отношении был вдвойне им полезен: он имел ясные эстетические понятия и сверх того сам обладал художественным даром. Как теоретик и как практик он обладал двойным правом высказывать суждения и внушать доверенность к своим суждениям.
Я преподавал в высших классах; Петр Николаевич в низших, так что воспитанницы, начавшие с ним уроки русской словесности, доканчивали их со мною. Чтоб избежать разлада, сопряженного всегда с переходом учениц от одного преподавателя к другому, мы условились с Петром Николаевичем поочередно меняться местами и вести каждому свой курс от первого класса до последнего. Распоряжение это устроилось не официальным путем, а домашним образом. Не было никакой надобности прибегать к формальностям в том случае, где слово -- закон. Если бы каждый человек мог положиться на себя так же верно, как все, знавшие Кудрявцева, полагались на него, исчезли бы все принудительные и поощрительные меры, упразднились бы все письменные ограждения и формальные основы действий, заменившись одною нравственною основой, безусловно прочною и в высшем смысле законною. Повинуясь такому закону, Петр Николаевич отличался неукоризненною добросовестностию преподавателя: он манкировал только по крайней необходимости, тогда как другие только по необходимости были аккуратны. Мы называли его юным классиком за строгое соблюдение положенных правил; напротив того, некоторые из старых учителей отличались романтическою небрежносгию. Я не без причины останавливаюсь так долго на службе Петра Николаевича в Институте обер-офицерских сирот: одной из воспитанниц этого института (Варваре Арсеньевне Нелидовой) суждено было соединить свою судьбу с судьбою нашего друга и своею преждевременною смертию ускорить и его смерть.
Свободное копирование
