Репертуар Садовского не ограничивался пиесами, о которых мы говорили. Талант его и в других видах комедии проявлялся с таким же искусством. В "Ревизоре" он был наилучший Осип из всех Осипов, хотя и до него Орлов исполнял эту роль с большим успехом. Равным образом трудно представить себе более пригодного и соответствующего пиесе Подколесина (в "Женитьбе" Гоголя): по крайней мере, моего воображения не хватает на это. А кто видел его в Жеронте ("Скапиновы проказы"), тот убедился, что и театр Мольера нашел в нем превосходного себе истолкователя. Но как по пословице "На всякого мудреца довольно простоты", так и на нашего артиста нашло однажды затмение. Увлекаемый, как ходил слух, внушениями молодой редакции "Москвитянина", он вздумал попробовать свои силы в трагедии и для своего бенефиса (если не ошибаюсь) выбрал "Лира". Конечно, все места в театре были расхватаны, сбор вышел полный, но короля Лира не видали, а видели не то Подхалюзина, не то Русакова. Короче, наш гениальный артист сел не в свои сани.
Здесь я должен снова вызвать на сцену Ленского. Незадолго до Лира или вскоре после него один из двух братьев Щепиных давал концерт на скрипке, почти ничего ему не принесший. Ленский, встретив Садовского в кофейне, на другой день бенефиса, поздравляет его с успехом:
-- Ты, любезный друг, гораздо больше выиграл на Лире (лире), чем Щепин на скрипке.
В кофейне Садовский бывал часто. Здесь-то я познакомился с ним и находил большое удовольствие в его беседе. Италианская опера, два сезона дававшая в Москве свои представления (1842--1843), сильно нас интересовала. Он до того пристрастился к ней, что знал все арии двух пиес: "Лючия" и "Лукреция Боржиа". Говорю "знал" в том смысле, что он мог верно пропеть их, что и делал не однажды в той комнате, которая была резиденцией нашего кофейного кружка. В той же комнате он забавлял нас рассказами не о том, что с ним самим было, а о том, чего вовсе не было. Вымыслы эти походили на сцены Горбунова, с тою разницей, по моему мнению, что они рассказывались Садовским артистичнее, представительнее. Слушавшие воспринимали их впечатлительно и живо, помня не одно содержание рассказанного, но и самый образ рассказчика: его голос, выражение лица, жесты... Один из рассказов Садовского был исполнен в Москве, у И.С. Тургенева, после обеда, данного им своим приятелям и близким знакомым: тут находились и профессоры (Грановский, Кудрявцев), и артисты (Щепкин, Шумский, Садовский), и некоторые литераторы. Действующим в рассказе лицом был пьяный, к которому летом, в сильную жару, привязалась муха и не давала ему покоя. Напрасно старался он поймать ее и призывал на помощь своего товарища Николая. Наконец показалось ему, что он схватил ее и держит в кулаке. С радостью раздвигает он пальцы один за другим и видит -- пустую ладонь. Радость мгновенно сменяется кислодосадной миной, и он грустным тоном, уморительно произносит: "Улетела". В другом рассказе татарин изломанным русским языком, с жаром и сердито, изливает свой гнев на какого-то барина, который обидел или, как он выражается, огорчил двенадцатилетнего его сынка. Он грозит притянуть обидчика к суду, пойти с своей жалобой далеко -- даже "на сената". Пикантность рассказа заключалась в сущности обиды: надобно было и придумывать слова, и менять их ударения, чтобы не вдруг и не прямо смутить слушателей скандалом. Купцы часто фигурировали в этих вымышленных рассказах. Один, например, важно повествовал об отречении Наполеона Первого от престола в Фонтенебло, причем последнее слово произносилось им на русский лад. Другие толковали об имени и отчестве их любимого актера, или, по их произношению, актера (Прова Михайловича Садовского). "Михайлович, -- рассуждали они, -- это понятно: значит, отца его звали Михаилом; но что такое "Пров"? и почему Пров, а не Провий? Ведь в календаре напечатаны оба имени: которое же из них настоящее?" и т.д. Мастерски был рассказан случай из деревенского быта. Крестьянин угощал в своей избе кума. Тот и другой были навеселе. Хозяин находился в самом хорошем расположении духа и восхвалял свое житье-бытье: всего у него было вдоволь, все чисто и в порядке; жена молодая и красивая, которая в это время лежала на печи; муж указывал на нее гостю, лукаво ему подмигивая; под столом, где они пировали, возилась дочь -- двухлетняя девочка, на которую отец смотрел чадолюбивыми глазами, потому что она была такая умная и вострая. Но вдруг среди такого елейного настроения духа самодовольный крестьянин начинает морщиться и заглядывать под стол, где его умница учинила некий пассаж. Взглянув искоса на кума и видя, что этот ничего не замечает и не ощущает, он ударил его по плечу: "Ничего, кум, кушай себе на здоровье; это не наше с тобою дело".
Свободное копирование
