2
Перехожу к М.С. Щепкину -- второму гениальному артисту, в течение сорока лет доставлявшему московской публике эстетическое наслаждение {Он поступил на московскую сцену в 1823 г., умер в 1863 г.}. В 1855 году праздновался пятидесятилетний юбилей его, почти совпавший с столетним юбилеем учреждения русского театра (30 августа 1856 г.), почему слова С.П. Шевырева в приветственной речи юбиляру: "из этого столетия вы отхватили на свою долю целую половину, да еще с годом", -- вызвали сильное сочувствие присутствующих. Это был представитель истого артиста-художника. Он превышал Мочалова тем, что в его игре постоянно соединялись оба условия сценического искусства: высокий непосредственный талант, которым преимущественно пользовался трагик, и постоянное изучение своей профессии, остававшееся у трагика в пренебрежении. Сознавая силу своего природного дара, которого хватило бы с избытком больше, чем на целый десяток крупных комических актеров, Щепкин не успокоивался на этом сознании, но хотел учиться и учиться, возвышаться, совершенствоваться в своем деле. Хотя и богатый житейским опытом, он положил обетом помочь своему малообразованию не школой, о чем уже поздно было думать, а содействием московских литераторов и ученых, которые и приняли его в свой круг охотно и дружески. Этот круг имел самое благотворное влияние на артиста. Вот собственные слова Михаила Семеновича {Сказанные на прощальном обеде, данном ему в 1853 году, перед отъездом его за границу.}: "Я не сидел на скамьях студентов, но с гордостью скажу, что много обязан московскому университету в лице его преподавателей: одни научили меня мыслить, другие -- глубоко понимать искусство". Особенную благодарность питал он к Грановскому, "поднимавшему его нравственно, укреплявшему в нем постоянно упорную и неутомимую любовь к труду и искусству" {Ответная речь Щепкина на приветствия в 50-летний его юбилей.}. Другим, столь же важным для него, советником был С.Т. Аксаков, горячий любитель и авторитетный знаток драматического искусства. Благодаря таким выгодным условиям и обстоятельствам, в сценической игре Щепкина равноправно сочетались оба ее фактора -- вдохновение, всегда присущее высокому природному таланту, и обдуманность, как плод зоркого наблюдения за самим собою и за своею обязанностью перед публикой. Он отличался неимоверною добросовестностью. Мы уже говорили о его неизменном повторении ролей накануне спектаклей, хотя бы он и знал их твердо. Для чего он это делал? Для того, чтобы видеть, не ускользнуло ли от него что-нибудь прежде, на первых представлениях, или не умничал ли он прежде, вместо того чтобы сыграть роль проще {Письмо Щепкина к Шуйскому, 1848 г..}. Можно ли было не любить и не уважать такого артиста?
Значение Щепкина в истории нашего театра -- несомненное и капитальное. В сценическом искусстве он совершил такую же реформу, какой наша поэзия одолжена Пушкину: он сообщил ему естественность и простоту, уничтожив господствовавшую до того, в большей или меньшей степени, ходульность, которая проявлялась во всем -- в голосе (дикции), мимике, жестикуляции, походке. Он пошел дальше знаменитого французского трагика Тальмы, обратившего главное внимание на костюмировку, требовавшего от нее соответствия месту и времени действия, равно как и национальности действующих лиц. Благодаря примеру Щепкина, как следует артисту держать себя на сцене во всех отношениях, театр производил сильное впечатление на публику. Публика любовалась зрелищем как бы истинной жизни, присутствовала как бы среди действительных, а не представляемых лиц; забывала, что она все-таки состоит под обаянием вымысла, машин, декораций. Искусственность исчезала, уступив место природе; актеры и говорили, и ходили, и выражали ощущения по-человечески, не прибегая к утрировке и котурнам. Кроме естественности репертуар Щепкина отличался разносторонностью. Не одни чисто комические сюжеты входили в него: он заключал в себе и драмы, исполненные чувства; своей игрой в последних -- живой и трогательной -- Щепкин возбуждал чрезвычайную симпатию к представляемому лицу, извлекая слезы сострадания. Да и в сфере исключительно комической -- какое многообразие! Комедии Мольера, "шумный рой комедий" кн. Шаховского, пьесы Кокошкина ("Воспитание, или Вот приданое") и Загоскина ("Богатонов, или Провинциал в столице", "Благородный театр"); наконец, "Горе от ума" и "Ревизор". Не говорю о пиесах на малорусском языке (например, "Москаль-чаривник"), в которых невозможно было подражать ему; о множестве водевилей -- оригинальных и переводных -- Ленского, Писарева, Хмельницкого и других, особенно если в них занимал какую-нибудь роль Живокини: тогда от начала до конца пиесы слышался веселый смех, но не пустой или глупый, а умный, возбуждаемый остроумием и талантом водевилистов. При воспоминании же о "Ревизоре" и "Горе от ума" овладевают мною два противоположные чувства. В этих трагедиях, -- по оригинальному слову кн. В.Ф. Одоевского, который причисляет к ним также "Недоросля" и "Свои люди -- сочтемся", так как все они по своему содержанию из области комического переходят в область трагизма, -- искусство Щепкина достигло своего апогея. Можно сказать, что артист как бы отождествился с Фамусовым и Сквозником-Дмухановским. По крайней мере, я не в силах представить себе их иначе, как в образе Щепкина. Вот они как живые и никогда не умрут в моем воспоминании: вот управляющий казенным местом Павел Афанасьевич; вот и городничий Антон Антонович, он же Онуфрий. Я их знаю лично, я коротко с ними познакомился! Таково первое приятное ощущение, мною испытываемое. Но мысль, как же будут узнавать их теперь, без Щепкина, современные посетители театра, печалит меня. Со смертью его, они также сошли в могилу. Они могли еще воскресать по временам на московской сцене, благодаря уму и таланту Самарина, с большим успехом замещавшего и Мочалова и Щепкина. А теперь, когда уже нет и этого последнего, остального из "славной стаи" московских артистов, воспитанного на образцовых примерах, на благородных преданиях нашего театра; теперь, при наличном составе русской театральной труппы, смотреть "Горе от ума" и "Ревизора" значит любоваться падением искусства, профанировать его, кощунствовать над ним. ...Итак, сходите со сцены наши образцовые комедии, они же и трагедии -- опускайте занавес, расходитесь зрители: спектакль отменяется по случаю смерти Фамусова и Сквозника-Дмухановского.
Свободное копирование
