Другой пример такой же критической манеры можно видеть в отзыве о новом русском переводе всем известного романа Гольдсмита "Векфильдский священник". Он помещен в "Современнике" {В 1847 г. (ноябрь), в отделе "Русская литература".}. Рецензент не пощадил ни автора, ни его творения, хотя оно пользовалось и теперь пользуется несомненною всемирною известностью. Зато редакция "Современника" читала статью с большим удовольствием, а К.Д. Кавелин не мог удержаться от смеха при ее злобно-яростном тоне, который давал знать, что автор статьи видит в Гольдсмите как бы личного врага своего. Между тем этот автор может уверить читателя, что он никогда не страдал ни яростью, ни злобой. Но таково, видно, свойство тенденциозной мысли, настроенной на известный лад, смотрящей в одну сторону, что она и нежелчной натуре дает иногда возможность извергать желчь. Когда рецензент спросил у Т.Н. Грановского, что он думает о статье, то услышал от него следующее: "Статья, разумеется, хороша по отношению к вашему взгляду, но по отношению к роману от начала до конца фальшива. Знаменитый роман она смешала с грязью: так нельзя судить о поэтических произведениях. В них художество на первом месте, а вы художества-то и не хотели знать". Именно не хотел, потому что носил в голове совершенно иное. Роман оказался виноватым потому, что он, говоря словами рецензии, "не к лицу современным стремлениям: теперь-де нужны не векфильдские священники, а люди бодрые, деятельные, которые смотрели бы на вещи прямо и любили бы землю, как наше жилище".
Что тенденциозное направление критики приходилось ко времени, это доказывается постоянным из года в год возраставшим, хотя туго и медленно, успехом "Отечественных записок". Сочувствие людей, дороживших европейской цивилизацией, видимо обращалось на сторону этого журнала. Много помогло тому тогдашнее состояние литературы и подвиги тех литераторов, которые господствовали в ней, или, вернее, претендовали на право господства. Я разумею Греча и Булгарина, владевших правом издавать единственную частную газету "Северную пчелу", и Сенковского (он же барон Брамбеус), редактора "Библиотеки для чтения". Умалчиваю о четвертом лице -- Н.А. Полевом. Приниженный обстоятельствами, он волей-неволей был вынужден устроить компромисс с указанным триумвиратом, самозваным ценителем отечественной словесности, распорядителем ее судеб. Как относились они к лучшим ее представителям, к тем славным именам, которые неизменно дороги каждому русскому? Для примера достаточно прочесть драгоценные в своем роде письма Булгарина и Сенковского к Лелевелю {"Русская старина", 1878, No 8 и 9.}. Боже мой, как они расстилались перед своим собратом в благодарности за критику на "Историю государства Российского"! Как упрашивали его (Булгарин даже становился перед ним на колени -- "падал до ног") доконать русского историка! Не лучше было и обращение с Пушкиным и Гоголем. Первый обвинялся в безнравственности своих сочинений; юмор второго назывался малорусским жартом, а он сам приравнивался Поль де Коку. Барон Брамбеус, воздвигший себе памятник тем, что первый ввел в нашу литературу омерзительный элемент -- глумление, который чрезвычайно нравился нижнеэтажным и подвальным подписчикам на "Библиотеку для чтения", -- барон Брамбеус, говорю я, возносил до небес стихотворения Тимофеева, никому теперь не известные, и каждый раз величал их автора прямым "наследником" Пушкина. Смеясь над сим и оным, преследуя их в каждой книге и книжонке, он думал, что преобразовывает, улучшает наш литературный язык, а сам то и дело нашпиговывал свою речь полонизмами и другими антирусскими выражениями и словами {Он писал: польце зелени, крокодилей, белость (вм. белизна), не совайся (вм. не суйся), отгружают (вм. разгружают), наочный свидетель (от польского naoczny), по ступеням царей (т.е. по стопам, по следам), я оглазел (изумился, остолбенел), калмыки кипят за городом (кишат). См. "Литературные пояснения" Греча в приложении ко 2-му тому "Сына Отечества" (март и апрель 1838 г.).}. Вот каковы были наши ценители и судьи! Понятно, что органы таких деятелей должны были оттолкнуть от себя и сотрудников, и читателей, принадлежавших к классу людей благомыслящих, что те и другие перешли на сторону периодического издания, вовсе непохожего по своему направлению ни на "Северную пчелу", ни на "Библиотеку для чтения". Рассказывают, что в один из приездов Жуковского в Москву С.П. Шевырев умаливал его освободить русскую литературу от татарского нашествия Брамбеуса. Моление, конечно, эксцентричное, но чувство, которым оно внушено, вполне понятно: это -- чувство благородного человека и патриота, горячо принимавшего к сердцу отечественное образование и отечественную литературу.
Свободное копирование
