За выбор инспектора классов взялся сам Ш[енши]н. Наслышавшись о дарованиях и учености И.И. Давыдова, занимавшего в то время кафедру русской словесности в Московском университете, он отправился к нему на лекцию с одним из приятелей, лично знавшим профессора. В чем состояла эта лекция -- не знаю; знаю только, что по окончании ее Ш[енши]н в восторге сказал своему приятелю: "Mais c'est un génie, mon cher; познакомьте меня с ним".
Вскоре за этим профессор принял сделанное ему предложение. Нельзя было желать лучшего выбора. Обладая многоразличными знаниями, опытный в организации учебной части, И.И. Давыдов сообщил ей определенную систему, составил программы по всем предметам, из бывших до него преподавателей удержал тех, которые оказались пригодными, а места других упраздненных предложил новым, более надежным. Я принадлежал к первой категории: остался преподавателем русского языка и арифметики в двух низших классах женского отделения. При отличном инспекторе и при хорошем персонале учителей дело с самого начала пошло ходко, что и оказалось на быстрых успехах учащихся. Дивиться тут нечему. Как в басне "Царь и два пастуха" волки не похищали овец у одного пастуха, потому что он выбрал добрых псов, так и в учебном заведении успех несомненен при соблюдении главного условия -- выбора хороших учителей... Извините, пожалуйста, за сравнение: оно само собою подвернулось под руку при воспоминании, как в это время третировали педагогов.
В истории Александрийского сиротского института, на первой поре ее, в малом виде повторялось то же самое явление, какое представляет нам история Академии наук. Как академическая канцелярия, в лице Шумахера и Тауберта, взяла верх над конференцией академиков, так и институтская канцелярия, в лице ее правителя и директора, своею распорядительною силой покрыла значение инспектора и учителей. Она выдвинула себя на первый план, а более существенное -- распорядителей и деятелей по преподаванию -- поставила на задний. Она, конечно, понимала, что в учебном заведении без учителей обойтись нельзя, но она смотрела на них как на последние спицы в институтской колеснице. Велика важность -- учитель! Одно из двух: или он не хорош как преподаватель, или хорош, но почему-нибудь не угоден директору. В том и другом случае легко заменить его новым: мало ли этих господ в Москве? Иное дело -- правитель канцелярии (он же эконом и казначей): без него директор очутится круглым сиротой, вся бюрократическая машина прекратит свое действие и дети останутся без обеда, и некому будет раздавать служащим жалованье. А найти другого правителя так же трудно, как было трудно Диогену с огнем сыскать человека. В силу таких убеждений учительская корпорация не пользовалась достодолжным вниманием. К ней относились свысока, словно к чернорабочему люду, хотя необходимому, но не имеющему права выступать вперед. К сожалению, сам инспектор иногда испытывал на себе следствие канцелярских взглядов. Я помню, как однажды, при раздаче жалованья, казначей, наскучив ждать его в канцелярии, прислал ему деньги со сторожем в класс, во время его занятий с девицами. Инспектор обиделся и выразил свою обиду директору. Но чем же кончилось дело? Не казначей, а обиженный протянул первый ему руку на мировую. Можно, конечно, обвинить здесь обе стороны: одну -- за неуважительность обращения, другую -- за излишнее уважение пословицы: "Худой мир лучше доброй ссоры", но факт остается тем же фактом. Еще понятно такое "умоначертание" в директоре: принадлежа к классу родовитых дворян, он заражен был общим для всех Фамусовых понятием, по которому иной отец мог мириться с тою мыслию, что сын его ничему не выучился порядочно, мог даже любить сьша-неуча, но никак не переварил бы той беды, если бы сын его выбрал профессию учителя. Но казначей наш, исшедший от обыкновенных смертных, не имел права на подобные оправдывающие обстоятельства. Поэтому надобно искать других причин его "умоначертания", и главные из них, во-первых, сознание своей неизбежности не для заведения, даже не для места, им занимаемого, а для лица, и, во-вторых, состояние чиновничества, большею частию очень мало образованного. Человек от природы очень неглупый, но самолюбивый, он завидовал двоякому над ним превосходству учителей: превосходству в образовании и превосходству по служебным правам, соединенным с образованием. Его чиновническое честолюбие страдало от той мысли, что им даются чины в меньшие сроки против тех лиц, которые не были даже в среднеучебных заведениях. Отсюда гнев. Впрочем, он напрасно гневался: он не только не отставал от нас в этом отношении, но даже постоянно опережал нас, получая и чины, и знаки отличия, и другие награды не в указные сроки, а по особым представлениям за отличия.
Свободное копирование
