Единственный в то время московский вельможа -- вельможа по именитости рода, богатству, придворному и общественному положению -- князь Сергей Михайлович Голицын слыл в общем мнении москвичей за человека очень доброго. Но те, которым известно различие между истинною, разумною добротой и добротой инстинктивною, не могли увлекаться господством молвы. И без басни Крылова "Слон на воеводстве" они знали по собственным опытам, что доброта такого разбора часто приводит к совершенно противоположным результатам, смотря по образу мыслей, по расположению душевному, а чаще по воздействию людей окружающих, втершихся в доверие. Они знали, что иному боярину так же легко подарить первому встречному шубу со своего плеча, как и разрешить волкам содрать по шкуре с каждой овцы на тулупы. Нет сомнения, что в лице, о котором здесь говорится, вовсе не было зла, что оно всегда готово было делать добро и делало его своею властию или предстательством пред властию еще высшею. Свидетельств тому немало. Но беда в том, что по недальновидности, не различая границ, отделяющих добро от зла, добрый вельможа нередко принимал первое за второе и наоборот. От этого в его действиях оказывалась чересполосица, чего больше в итоге выходило от таких переходов с одной межи на другую -- хорошего или худого, зависело от чистых случайностей. Занимая высокий пост, легко оказывать милость, которая иногда ничего не стоит оказывающему, но так же легко и лишать своей милости, что дорого обходится лишенному. На такие переходы от одного настроения к другому способны все те, в душе кого, по словам какого-то французского писателя, много доброты, но очень мало истинной любви к ближнему (beaucoup de bonté, mais très peu de charité). Еще хуже, если к этой способности присоединяется другая -- податливость на предубеждения, принятие их на веру и затем тугое освобождение от них собственным толком, если не придет к нему чужой толк или неожиданная случайность. Князь часто обнаруживал эту слабость. Расскажу один пример, за истинность которого не ручаюсь, но который, по пословице, если и выдуман, то выдуман хорошо, потому что правдоподобен и верно характеризует действующие личности. Как всем москвичам известно, князь отличался набожностью, в церковно-обрядовом смысле этого слова. И вот в бытность свою попечителем Московского учебного округа (с 1830 по 1835) он узнает, что Ю.Н. Бартенев, директор одной из гимназий этого округа, член масонского братства. Одного слова "масон" было достаточно, чтобы прийти к заключению о невозможности терпеть на службе такое лицо. Проведав о том, Бартенев, очень ученый и хитрый человек, во избежание грозящей ему неприятности принял свои меры. Он выпросил у одного из близко знакомых с князем рекомендательное к нему письмо. Приняв его двумя перстами, как нечто зачумленное, и бросив на стол нераспечатанным, князь сказал сердитым голосом: "Хорошо, я сам приеду в вашу гимназию, а теперь ступайте".
Приезжает с твердым намерением сокрушить масона, входит в класс к законоучителю, садится на кресло и строгим голосом приказывает экзаменовать учеников.
"Позвольте, ваше сиятельство, -- останавливает его Бартенев, -- по-нашему, по-православному, не так. Мы привыкли каждое дело начинать молитвою. Дети, читайте молитву!" И вот дети начинают молиться; вместе с ними молятся князь и законоучитель, а Бартенев молится больше всех, даже кладет земные поклоны. Кончилось тем, что гимназисты оказались отлично знающими катехизис. Князь остался всем и всеми доволен. Потрепав директора по плечу, он сказал: "Ну, вот теперь вижу, что ты хороший человек".
Таким образом злостный масон, по понятию князя еретик, преобразился в православнейшего христианина. Впрочем, не всегда удавалось князю так быстро отрешаться от усвоенного им мнения. В большинстве случаев оно крепко хранилось в его памяти и проявлялось самым откровенным, подчас наивно-комическим образом, как увидим дальше.
Свободное копирование
