Независимо от частных и общественных удовольствий, сколько времени тратилось на волокитство, отличавшееся сентиментально-романтическим характером. Не надо забывать, что образованный в тогдашнее время юноша состоял под двойным влиянием -- Карамзина и Жуковского. Сочинения последнего действовали сильнее; и вот, при коротком с ним знакомстве, сложился у нас идеал любви со всем ее процессом: завязкой, перипетиями и катастрофой. Первым условием для возбуждения чувства служила, конечно, внешность, красивое личико -- conditio sine qua non; вторым -- прелесть душевных качеств. В первом невозможно было ошибиться, но второе, как недоступное глазам, сплошь и рядом предполагалось. Это предположение успокаивало совесть и принципы влюбленного романтика. О приданом нисколько не думали: мы презирали брак по расчету, видели в нем или преступление, или знак черствого эгоизма, противоестественного в молодом человеке. Бедность девушки считалась даже достоинством своего рода, потому что влюбленный мог выставить ее как верное свидетельство неподкупности, искренности своей любви, возбужденной единственно субъектом, без всякой мысли о каких-либо других, побочных предметах. Обоюдное чувство должно было отличаться платонизмом. Насколько в этом платонизме было действительно идеального элемента и насколько он действительно был безупречен, то есть свободен от чувственных позывов, -- история каждой романтической любви умалчивала. При самообольщении, которое охватывало ум и чувство влюбленных, они сами не сознавали, что чисто и что нечисто, какая доля чистоты приходилась на принцип и воображение и какая доля нечистоты на фактическую действительность, раскрашиваемую принципом и воображением. Выражалась любовь различными средствами: взглядами (большею частию унылыми), вздохами, молчанием и проч., и проч. -- все как следовало по элегиям и балладам Жуковского. Видное же гласное выражение предоставлялось альбомным стихам, и самый интересный из подарков, какие могла получить девушка, был альбом, разумеется, с золотым обрезом, со стихотворениями различных форм -- элегиями, песнями, сонетами, акростихами. В таком обращении с предметом сердца и состояла, по нашему убеждению, суть любви. От Петровских ворот на Донскую улицу, почти под самый Донской монастырь, хаживал я на целые дневки, с десяти утра до десяти вечера, хаживал и летом и зимой, несмотря ни на сильные жары, ни на сильные морозы, доходившие до 25 и более градусов, собственным опытом доказывая справедливость одного водевильного куплета:
А тридцать градусов мороза
Какой любви не прохладят?
Моей любви они не прохлаждали.
"Пустота пустот и всяческая пустота!" -- заметит, может быть, современный юноша, прочитав описание моей замоскворецкой жизни в течение трех или четырех лет. И он будет прав. Я не расхожусь с ним во мнении. Я сам выше назвал это четырехлетнее времяпровождение пустым и бездельным. Таким названием я принес повинную. Но, сознаваясь в вине, надобно определить ее качество и степень. Она была скорее отрицательная, чем положительная; иначе сказать, она не нанесла существенного вреда тому, что всего дороже ценится в человеке. А сравнивая ее с поведением других молодых людей того времени, я нахожу себе некоторое оправдание, своего рода "смягчающее обстоятельство". Если мы вменяем в заслугу Карамзину и Жуковскому, что один своим сентиментализмом, а другой идеализмом полезно действовали на читателей, представляя им образцы нравов, противоположных господствовавшей грубости, то ведь и провождение времени в танцах, в бесцельном волокитстве и кропании стихов, конечно, извинительнее сидения в трактирах, азартной игры, попоек, разврата. Не говорю: что смешнеб, говорю: что хуже -- ухаживать несколько лет за девушкой и кончить ухаживанье ничем или, под пьяную руку, не думая долго, завершить беспутную связь беспутным браком? Последний акт бесповоротно губит человека; акты моего времяпровождения не погубили меня. Позыв любознательности, дающий возможность юноше образумиться в своем застое, нравственная совестливость, которая при всей пустоте окружающей среды останавливает малейшее покушение на низость и толкает в сторону благородства, сохранились во мне непотемненными. Природа моя спасла меня; однако ж, воля ваша, известную долю спасения надобно откинуть и на романтизм.
Свободное копирование
